РУБРИКА "РОДОСЛОВНАЯ УФЫ"Эхо давних дней
Пивная в библиотеке Но, перечисляя имена людей, получивших это звание до революции (купцы Блохины, В.И. Видинеев, В.Е. Поносов, Ф.Е. Чижов), я почему-то совсем забыл о человеке, которого всегда очень почитал и который оставил в истории нашего города столь заметный след, что и через шестьдесят с лишним лет после смерти о нём вспоминают, его цитируют. Мало того - интерес к нему не только не уменьшается, но и растёт. Впрочем, забыв про него, я, должно быть, отдал дань некоей негласной нашей традиции, что имя Михаила Нестерова не столь уж и значимо для Уфы. Во всяком случае, ещё полвека назад была безжалостно уничтожена его родовая усадьба, в том числе и мастерская, где на свет появились прославившие на всю Россию, да и на всю культурную Европу, его, а, значит, и Уфу, картины «Пустынник», «Видение отроку Варфоломею» и «Портрет дочери Ольги (Амазонка)». А два года назад бесследно исчезла и памятная доска с упоминанием имени художника на месте его родного дома. Мне возразят: есть, дескать, в Уфе улица Нестерова. Но, во-первых, расположена она аж за Курочкиной горой, в Максимовке. А во-вторых, при ближайшем рассмотрении выясняется, что вообще-то она носит имя Петра Нестерова - замечательного пилота, первого в мире выполнившего «мёртвую петлю». Так что следы Михаила Васильевича в нашем городе ещё надо поискать. Да, у нас есть Художественный музей имени Нестерова, начинавшийся 90 лет назад с собрания картин, преподнесённых Михаилом Васильевичем родному городу в подарок. Причём, важное условие, поставленное самим Нестеровым («Картинная галерея должна будет носить имя жертвователя») было выполнено далеко не сразу - лишь в 1954-м. Но в музеях Аксакова, Гафури, Тюлькина можно просто взглянуть на то, как эти люди жили, что чувствовали. В конце концов, просто прикоснуться к стенам, их помнящим. Что же касается Нестерова… Почти четыре десятилетия висела на гостинице «Агидель» табличка, уведомлявшая, что когда-то на этом месте стоял дом, в котором в 1862 году родился художник Михаил Нестеров. Да и она-то появилась почти случайно: только что, в 1962-м, широко отмечалось 100-летие со дня рождения великого уфимца - с выставками, книгами, статьями, медалями и почтовой маркой, и эта мемориальная доска появилась как некое возмещение морального ущерба. Правда, находился дом не совсем там: если мы встанем между входами в гостиницу «Агидель» и рестораном с тем же названием, то как раз и попадём в нужное место. Почему-то, хотя строительство гостиницы и началось в конце 1950-х и, несмотря на то, что фотографий этой части бывшей Центральной улицы существует немало, доска была повешена на полсотни метров дальше. Более того: уже в «Кратком справочнике о городе Уфе», выпущенном для участников соревнований лыжников в конце зимы 1950 года, в качестве родного дома М.В. Нестерова указан небольшой трёхоконный каменный флигель по улице Ленина, 16. И это всего лишь через семь лет после смерти художника, когда живы ещё были свидетели жизни Нестеровых в Уфе, когда была жива дочь Нестерова Ольга Михайловна. Следуя традициям того времени, упомянутая брошюра упоминает о местах, связанных с революционным прошлым. Но не забыта и бывшая гостиница «Метрополь» на улице Ленина (напротив нынешнего медуниверситета) и другие красивые здания. То есть авторы искренне пытались составить список городских достопримечательностей, но при этом видимо очень торопились, и потому знатоков разыскать не смогли. Если мы обратимся к Справочной книге г. Уфы, например, за 1911 год, то обнаружим, что М.В. Нестеров является владельцем земельного участка (обратите внимание - не дома, а именно участка) под № 14, между Дворянским собранием и усадьбой Суйковской и Штехер. Вплоть до осени 1914 года художник владел двумя домами, соединёнными красивыми каменными воротами, по красной линии улицы Центральной. К тому времени родители его уже умерли, в 1913 году скончалась и сестра - Александра Васильевна. Последний раз художник приезжал в родной город в сентябре 1914 года, как он сам писал - «кончать с домом». Усадьбу приобрело Уфимское губернское земство, один из домов арендовал позже Губернский книжный склад, вывеска которого хорошо заметна на снимках, сделанных во время первомайских демонстраций 1917-го и 1918 годов с балкона Аксаковского народного дома Аполлонием Зирахом. Эти снимки дают представление о внешнем виде строений усадьбы. Слева от Нестеровых находилось владение № 16. Там обосновались аптека Суйковской, позже Дворжеца. Затем к аптеке пристроили кинотеатр «Новый фурор» (в советское время «Урал», «Акмулла», «Яналиф» и, наконец, с 1940 г. - «Октябрь»). На месте входа в «Октябрь» и висела памятная доска в честь Нестерова. И ещё. Если в годы революции бывший дом Нестерова занимала библиотека, то в годы НЭПа там была пивная. Вот бы «порадовался» бывший хозяин, если бы приехал на родину. Но он не приезжал, хотя помнил и любил родной город всегда: в его воспоминаниях «О пережитом» Уфа занимает одно из главных мест. В середине 1920-х было всё же признано, что усадьба Нестерова имеет «государственное и историческое значение». Купеческий сын В описи недвижимого имущества отца художника Василия Ивановича Нестерова, сделанной в 1897 году, содержится достаточно подробное описание построек: «Деревянный дом с антресолями [антресоли - встроенный в высокое помещение дополнительный полуэтаж. - А.Ч.], каменные службы, каменный флигель, крытые железом, баня и сад». Первое, что следует из этого описания - родной дом знаменитого уфимца был, несмотря на то, что мы вроде бы видим на фотографиях, деревянным. Таковым являлся левый от ворот. В этом могли убедиться и очевидцы его сноса, видно это и на фотографии того периода. Именно в этом доме и родился 19 мая (31-го по новому стилю, хотя самому Нестерову больше нравилось отмечать рожденье 1 июня) 1862 года Михаил Васильевич Нестеров. Так что вопреки бытующему сегодня мнению, в прежней Уфе хорошим считался не каменный, а деревянный дом. И вовсе не потому, что такое жильё обходилось дешевле. Гораздо важнее, что деревянный сруб был теплее и уютнее. А для красоты и большей сохранности деревянные дома штукатурили или, как нестеровский дом, обкладывали кирпичом («футляром») и украшали лепниной. Признаком богатства же была железная крыша. В подобных домах жили многие состоятельные уфимцы. Ох уж эта состоятельность, как часто она губила подлинные способности, как часто юноши зарывали свой талант в землю, поддавшись уговорам родных о необходимости сохранения семейного дела. Как, к примеру, Палатин - «Палатин-племянник», которого Михаил Васильевич весьма колоритно описал в своих воспоминаниях: «Он был единственным наследником одинокого богатого купца Палатина. Этот Палатин-племянник, несмотря на свои «за сорок», был как-то несамостоятелен; всегда и всем казалось, что за ним стоит его строгий дядюшка». Маленькому Мише тоже приходилось стоять за прилавком отцовской лавки в Гостином дворе. Но торговать он мог, по его собственному признанию, лишь фольгой для икон и сосками. Да и то без большого удовольствия. Что уж говорить о коврах с рисунками в стиле «налетай, торопись - покупай живопи’сь» - с одалисками, турками с кальяном и скачущими бедуинами. Но он ведь родился художником! И как же ему повезло, что отец не препятствовал его «художеству». И это несмотря на то, что учился Миша, мягко говоря, не слишком усердно. В 1872-1874 гг. будущий художник был гимназистом. Но единственное, что ему нравилось - уроки рисования и их преподаватель Василий Петрович Травкин. И неудивительно: все остальные предметы, по мнению юного Нестерова, отнимали много времени - на детские проказы почти ничего не оставалось. Через несколько лет, уже учась в Москве, за свои не слишком, должно быть, невинные шалости, Нестеров даже заработал лихое прозвище «Пугачёв». А художник… - волновало уже одно это слово. Вот что Михаил Васильевич рассказывал своему биографу и другу Сергею Дурылину о своих ещё догимназических годах: «Был тогда в Уфе художник - Тимашевский. Портреты писал. Деревянные. Его в городе уважали. Художник тогда был в Уфе в диковинку. Он идёт по улице, а на него пальцами указывают: «Тимашевский идёт! Смотрите, вот он!». В книге «Нестеров. Жизнь и творчество» С.Н. Дурылин пишет, что уфимский портретист Матвей Тимашевский в 1853 году был «удостоен Академией художеств звания неклассного художника за написанный с натуры портрет». Вполне возможно, что работы художника украшали уфимский дом Нестеровых. Так или иначе, но по утверждению Михаила Васильевича работы Тимашевского были первыми, по которым будущий академик живописи познакомился с искусством портрета. Что касается непосредственно Тимашевского, то, если копнуть чуть глубже, выяснится, что основным источником его доходов была иконопись. Так, в 1861 году им были написаны восемнадцать икон для домовой церкви Епархиального училища. Но иконы эти, если и сохранились, то только в частных собраниях. Хотя в своё время художник написал их немало и потому был достаточно богатым человеком: переписью 1879 года Матвей Тимашевский отмечен как владелец дома в престижной части Каретной улицы (ныне Аксакова). Долго, должно быть, жил в Уфе Тимашевский, во всяком случае, согласно адрес-календарю нa 1871 год его дочь Мария Матвеевна Тимашевская служила учителем чистописания в Мариинской женской гимназии. А ещё через 33 года, в 1904-м другая его дочь Анастасия Матвеевна работала классной надзирательницей женской гимназии, правда, дом на Аксаковской уже был продан. Состоятельные люди почитали за честь, чтобы Тимашевский писал их «с натуры». Бывали у него в мастерской купцы, чиновники, помещики. Захаживали священники, сам владыка Филарет пригласил его (утверждать не берусь, но вряд столь важная персона доверила бы писать свой портрет художнику непопулярному): длинная галерея образов уфимских епископов, точнее то, что от неё осталось после революционных потрясений, по сей день украшает епархиальное управление. Жил в Уфе в девятнадцатом веке купец второй гильдии Павел Попов. Как-то заказал Павел Васильевич местному художнику два небольших портрета. Мастер заказ выполнил, написав маслом на картоне и Павла Васильевича, и его жену, урождённую графиню Ушакову. А на обороте указал: «Писалъ 6 iюня 1856 года Тимашевскiй». Тщательность выполнения работ Тимашевским вызывает удивление и сегодня, что уж говорить о его современниках, ещё не знавших фотографии. Заглянув же в справочник «Единый художественный рейтинг», обнаружим там только Ореста Тимашевского, мариниста. Портреты Орест Исаакович тоже писал, но в далёких от Уфы городах. Вот и всё, кажется. Но не тут-то было: нестеровская ниточка связи с Уфой не обрывается и здесь. По Казанской с ветерком Разве что ленивый не цитировал в нашей прессе описанные Нестеровым масленичные и крещенские катания по улице Большой Казанской. Но рискну вновь предложить их вниманию читателя, ибо в данном случае без этого не обойтись. Правда, цитируя Нестерова, здесь и далее, предложу читателю несколько иной вариант, нежели дан в советских времён «Давних днях», - точно так, как писал сам Михаил Васильевич, а не «улучшавшие» его редакторы. Итак: «Сани большие, ковровые, казанские, а в санях сидят супруги Кобяковы - староверы из пригородной Нижегородки; они там первые богачи. Там у них мыловаренный завод, дом огромный, в два этажа, а при нём «моленка». <…> Вот Вера Трифоновна Попова с детками выехала в четырёхместных санях, обитых малиновым бархатом, на своих гнедых, старых конях «в дышло». Она не менее дородна, чем Кобячиха. Она - «головиха», супруг её, Павел Васильевич, второе трёхлетие сидит головой в Уфе, и кто не знает, что настоящая-то голова - у головихи, Веры Трифоновны. Павел Васильевич тихий, смиренный, а она - она боевая». Теперь взгляните на портреты. Поразительно, как данные Нестеровым характеристики совпадают с тем, что мы видим на них. Разумеется, люди эти неспроста запомнились Нестерову с малых лет: как купцы они, должно быть не раз бывали в доме на улице Центральной, в гостях у Василия Ивановича. Либо Нестеровы гостили у Поповых в доме на углу Успенской и Бекетовской. Тем не менее, далеко не каждый художник, даже прожив большую творческую жизнь, сможет так выразить характер человека не на холсте, а словами. Кстати, отметим, что и самый первый «учитель» будущего художника, коим можно назвать Матвея Тимашевского, судя по всему, портретистом был далеко не бесталанным. Что же касается Павла Васильевича Попова, то городским головой он был избран в 1865 году. Через несколько лет, как и дед М.В. Нестерова, вторично стал должностным лицом №1 в Уфе. В мае 1883 года П.В. Попов был одним из немногих уфимцев, кто удостоился чести присутствовать на коронации Александра III. Впрочем, я слишком сильно отвлёкся. Вернёмся к Нестерову-ученику. Почему всё же отец художника поверил людям, профессию которых он уважал вряд больше, чем занятия балаганных театралов. Может, потому, что наслышан был о своём собрате по купечеству Павле Михайловиче Третьякове, более богатому, а, стало быть, и высоко ценимому в купеческой среде? Если уж сам Третьяков собрал целую картинную галерею, потратив громадные деньги, значит, дело это вовсе не пустячное. Во всяком случае, сыну Василий Иванович как-то сказал, что признает его как художника не после получения разных званий и медалей, а только когда его картина будет у Третьякова в галерее. Ну а пока, чтобы приучить 12-летнего сына к самостоятельности, родители отвезли его учиться в Москву. Но с учёбой как-то сразу не заладилось и в Москве: «Учились мы не очень ретиво, - вспоминал Михаил Васильевич. - Именно там я привык лениться. Там у меня появились первые сомнения в себе, и если бы не ряд последующих событий, то, может быть, не много бы вышло из меня толку». Впрочем, уже тогда Нестеров выделялся не только в рисовании: с удовольствием он занимался русским языком и историей. А за каллиграфию (был когда-то такой предмет, светлая ему память) Мише и вовсе ставили «5 с двумя крестами и восклицательный знак». Но что это за «последующие события», о которых пишет художник? И почему они так сильно повлияли на его творчество. Для начала сравните приведённые выше воспоминания о катаниях по Большой Казанский с тем, что написано Нестеровым, когда ему было уже за шестьдесят: «Зима в тот год в Уфе была чудесная. Морозы были большие, но не сорокаградусные… После работы я ездил один или вдвоём с Ольгой в Старую Уфу к родным покойной жены. Славные это были поездки. К вечеру велишь, бывало, заложить пару с пристяжной в лёгкие санки, оденешься потеплей, закутаешь ноги полостью и прямо из ворот полетишь вниз по Казанской. Снежная пыль обдаёт лицо, шуба вся в снегу… Морозный вечер потухает. Над рекой и дальше, по луговой стороне на десяток вёрст, стоит морозная мгла, окрашенная в тона угасающей зори. Тихо, грустно, веет чем-то далёким, уходящим…». Художник настолько тонко передал все ощущения давних дней, что читая эти строки невольно погружаешься в атмосферу уфимского декабрьского вечера последнего десятилетия позапрошлого века. Все впечатления Нестерова тогда - уже не следствие бурного счастья, совсем недавно казавшегося ему вечным, а почти недоступная молодости и ни с чем не сравнимая радость воспоминания о том, что ушло навсегда. А ведь грустящему о прошлом не было ещё и тридцати! Потерял же он свою любимую и вовсе в 24 года - когда всё только начинается, когда считаешь себя всемогущим, а жизнь кажется нескончаемой и бесконечно радостной. (Окончание следует.)
Анатолий Чечуха |