 |
РУБРИКА "СВЕЖО ПРЕДАНИЕ"Там средь стволов ещё светлее…
 По мнению друзей, которые сами по себе люди яркие и талантливые, Евгений был лучшим из них, самым начитанным и способным. После школы поступил в Московский университет, кажется, на философский факультет. Он и до этого отличался нестандартным мышлением, свободными взглядами, а уж в столице вовсе заделался неореволюционером. В Москве подобные настроения среди молодежи веяли с середины 50-х. Еще в 1956-м в первом номере журнала «Молодая гвардия» был напечатан цикл стихов Евгения Евтушенко, призывавших к очищению идеалов Октябрьской революции. На поэта обрушились с критикой за эти стихи, потом через год за поэму «Станция Зима», а в 1963-м за «Преждевременную автобиографию». Евтушенко это удивляло, ведь его революционный романтизм, считал он, был самым искренним. «Дитя сталинской эры, я был мешаным-перемешанным существом… - пишет поэт в своих мемуарах. - Моя юношеская душа была полем борьбы зла и добра нашей эпохи…».
Уфимский Евгений был как раз из таких, хотя его становление происходило лет на десять позже, во время хрущевской «оттепели», изощренно-лукаво заменившей тоталитарный режим. Из огня да в полымя. Евгений на первых порах был предан коммунистическим идеалам и давал отпор нарушителям и исказителям ленинских заветов. Даже собирался организовать кружок по «правильному» изучению трудов марксизма-ленинизма. Что уж произошло в университете, то ли он сам забрал документы, то ли его отчислили, - достоверно неизвестно. Вернулся, по мнению знакомых, безнадежно «испорченным» Москвой, напичканным самиздатовским «мусором». Вся идеологическая «зараза», считалось, поступала в добропорядочную Уфу из столицы. Наиболее опасными признавались выпуски «Хроники текущих событий», в сборе материалов для которых, кстати, участвовал небезызвестный Владимир Тольц, окончивший истфак БГУ, впоследствии редактор русской службы радио «Свобода».
Можно предположить, сколько всего навалилось на бедного мальчика. Наверняка, он переживал длительную депрессию, его душа и в самом деле была полем битвы добра и зла. Однажды мне довелось увидеть его фотографию - крошечную, сделанную для документа. Одухотворенное, чуточку нервное лицо.
Из негласно запрещенной литературы среди уфимских старшеклассников и студентов наиболее ходовыми были «Мастер и Маргарита» (один из «толстых» журналов опубликовал роман в 1966-1967 годах, правда, в урезанном виде) и «Доктор Живаго». Давали читать друг другу на ночь-две. Меркантилисты не терялись: за один день пользования просили от десяти до двадцати рублей. Когда в 1989-м в книжном магазине болгарского Плевена я наконец стала обладательницей пастернаковского романа и, уже не торопясь, смакуя по капле, перечитала «Живаго», удивлению моему не было предела: как можно было одним товарищам запрещать такое высокохудожественное произведение, а другим на нем наживаться?..
Лида Аникина была девушка вся из себя прокоммунистическая. Ее выбирали председателем совета отряда, комсоргом школы. На провокационные предложения типа «Хочешь почитать? Тут такое…» не реагировала. Булгакова и Пастернака прочитала, уже будучи студенткой филологического факультета. В том же 70-м, когда застрелился Куликов, Александр Солженицын получил за «Архипелаг ГУЛАГ» Нобелевскую премию. Университетские преподаватели решили устроить (вряд ли по собственной инициативе) задним числом разнос писателю-лауреату. Неужели они не знали о том, что большинство студентов, собравшихся в аудитории, ни малейшего представления не имело о предмете обсуждения. После мероприятия Лида подошла к одному из организаторов: «А где можно эту книгу взять почитать?» Ученая дама не нашлась, что ответить, только густо покраснела: то ли от возмущения, то ли от стыда.
Конечно, Лида прекрасно знала, что такое самиздат, но для большей части молодых людей явление это было непонятное, запретное, с чем не хотелось связываться. Почему-то на ум приходили симпатические чернила и молоко, с помощью которого В. И. Ульянов-Ленин делился планами свержения самодержавия со своими соратниками в письмах из царской тюрьмы.
Для Лиды самой великой на свете тайнописью оставалась поэзия. Запоем читала того же Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулину, была счастлива, если попадались стихи Ахматовой, Блока, Цветаевой. Сама она давно и думать забыла про свой «кошачий» цикл, писала о природе, цветах и березах. Одно такое стихотворение - «Березка» - напечатали на странице «Подросток» в молодежной газете «Ленинец». Это важное событие, возможно, предопределившее ее предназначение, произошло в классе восьмом.
Той же зимой Пелагея Даниловна принесла ей списанные коньки, вполне еще пригодные для катания. На каток дети из «пожарного» двора ходили гурьбой. Старый парк к вечеру наполнялся скрипом полозьев и звонкими ребячьими голосами. Пахло морозцем и хвоей, посреди катка всегда стояла елка. На этом ледяном «пятачке» были свои звезды - те, кто хорошо катался, скользил плавно и уверенно, немного отстраненно от остальных. Лида, как и я, давно заприметила среди них хорошенькую девочку на фигурных коньках. Казалось бы, ничего особенного, одета как все: синие шаровары с начесом, толстая фуфайка на молнии, вязаная шапочка, а скорее всего теплый платок, повязанный просто, по-русски, под подбородком или концами на затылке. А приглядишься - не так, как у других. Все это обыкновенное сидит на ней ладно, аккуратно, даже простая одежда не может скрыть изящества линий.
В раздевалку она не поднималась, приезжала на каток прямо на коньках. Вероятно, жила неподалеку. Однажды кто-то окликнул ее по имени: «Тома!». Я хорошо это запомнила, потому что неловко переминалась где-то рядом на своих высоких «канадках».
Судьба не торопилась нас знакомить. Куда спешить? Пусть девчонки сполна насладятся этой зимой, этим снегом и незабываемыми синими вечерами. В конце концов им нужно как следует распроститься с детством. Впереди у них целая жизнь, и каждой придется нести свой крест.
Достойна подражания
Дом с башенкой в стиле «сталинский ампир» на пустыре под названием «Площадь Революции» появился самым первым. Уставшая от переездов семья офицера Антона Лаврищева перебралась сюда из барака с Владивостокской в начале 50-х. Просторная двухкомнатная квартира с видом на парк, огороженный тогда длинным деревянным забором. Весной и летом в распахнутые, тщательно вымытые окна вместе с зеленым шумом и щебетом птиц врывалась радость жизни. На парковом стадионе целыми днями крутили бодрые советские песни. «Не спи, вставай, кудрявая…», - неслось над улицей, городом и всей страной, охваченной приподнятым настроением, созидательным вдохновением от грандиозной Победы. Дети тоже пребывали в эйфории, твердо убежденные, что будут жить при коммунизме. Особенно уверовали в близкое светлое будущее после запуска в 1957-м первого искусственного спутника Земли. Космические успехи еще больше сплачивали народ-победитель. Люди допоздна толклись на улицах с поднятыми к полуночному небу лицами (такого, наверное, не наблюдалось со времен язычества) в надежде увидеть, как сверкнет плывущая среди седых туч рукотворная звезда. По радио заранее оповещали о времени ее появления над регионом.
Девочки Лаврищевы, старшая Вера и младшенькая Томочка, тоже очень гордились достижениями советской науки. В семье все это горячо обсуждалось за ужином, с любовью приготовленным Капитолиной Ивановной. Антон Михайлович всегда находился в добром расположении духа. Он чувствовал себя абсолютно счастливым в окружении своих девочек, таких умных, ласковых и добрых. Эта идиллия была ему компенсацией, наградой за трудные годы войны, которую он прошел с июня 41-го и до конца. Начинал лейтенантом, а закончил гвардии майором. Служил Антон Михайлович в отборных частях органов военных сообщений (ВОСО) на железной дороге. Пожалуй, труднее не было задачи, чем доставка на фронт вооружения и продовольствия и вывоз на военно-санитарных поездах раненых. И все это под беспрестанными бомбежками. Вынужденный отход советских войск в начале войны поставил железнодорожный транспорт в невероятно сложное положение, протяженность путей все время сокращалась, но приказа «доставить средства в срок» никто не отменял.
Воевал Антон Михайлович и под Москвой, и под Минском, и под Смоленском, где до войны жил с молодой женой и где родилась их первая дочка. Капитолина Ивановна с Верой были эвакуированы в Нижний Тагил, откуда их забрал в 45-м Антон Михайлович, получивший назначение в Алма-Ату. Здесь в 1946-м и родилась Томочка. Потом Лаврищева перебросили в Уфу, в комендатуру ВОСО при Управлении железной дороги. Служба в мирное время не стала легче. Полным ходом шло восстановление и наращивание мощностей на транспорте. В 50-60-е появилось около десяти тысяч километров новых железнодорожных линий - только успевай обеспечивать перевозки, в том числе и военные.
Несмотря на занятость, Антон Михайлович старался выкраивать побольше времени для семьи, которой очень дорожил. Когда девочки начали подрастать, отец поставил их на коньки и лыжи, а Тома позже записалась в парке в секцию фигурного катания, которую вел десятикратный чемпион по одиночному и парному катанию, врач-хирург Роберт Федорович Афанасенко. Спортивных секций в Якутовском было полно и все бесплатно. Вера же занималась большим теннисом, хотя и на примитивной асфальтовой площадке, но настолько увлеченно и серьезно, что смогла добиться хороших результатов. Первым тренером был и не профессионал вовсе, а учитель физики 8-й школы, где она училась, Вячеслав Иосифович Свинтицкий. После успешных выступлений на чемпионатах СССР в 1955-м в Ростове-на-Дону и в 1956-м в Калининграде Вера Лаврищева прославилась как первая ракетка среди девушек Башкирии. Кроме того, она превосходно шила. К каждому празднику - платье себе и для Томы. Выкройки брала из любимых журналов советских женщин «Работницы» и «Крестьянки». Других, собственно, и не было. Уже потом, когда после окончания Казанского авиационного института Вера начала работать инженером на Уфимском приборостроительном и стала ездить в командировки в Прибалтику, дома появились «Рижские моды» и эстонский «Силуэт».
В годы ее учебы КАИ гремел и ассоциировался с именами выдающихся ученых Глушко и Королева. В 45-м году в КАИ впервые в истории технических вузов была создана кафедра реактивных двигателей, которую возглавил политзэк, будущий академик, основоположник отечественного ракетного двигателестроения Валентин Петрович Глушко. В числе первых преподавателей был Сергей Павлович Королев. В начале 60-х они уже были свободными людьми, а не заключенными из «шарашки», находившейся в одном из помещений КАПО - Казанского авиационно-промышленного объединения им. Горбунова. Ходили слухи, что в институт их раньше возили под конвоем.
Учебе у Лаврищевых придавалось первостепенное значение. Капитолина Ивановна была идеальной домохозяйкой и заправской рукодельницей, дочек приучала к чистоте и порядку, но работу поручала посильную, с тем, чтобы уроки были сделаны вовремя.
Тамара училась в средней школе № 1, где ее любили и учителя, и одноклассники. На одном из родительских собраний директор Роза Султановна Яфаева сказала о Тамаре: «Достойна подражания». Она восхищала многих редким сочетанием ума, душевности и внешней красоты. Но Роза Султановна, видела ее, пожалуй, лучше всех. В Тамарином классе она вела русский язык и литературу: ей ли было не знать высоких сокровенных мыслей, которые рвались из блестяще написанных сочинений этой удивительной девочки?
Обычно Роза Султановна приносила тетради на проверку домой, и каждый раз дочь Света спрашивала: «А Лаврищева там есть? Дай почитать». Сегодня известный телевизионный журналист Светлана Мушкина говорит, что в ее выборе профессии главную роль сыграли сочинения маминой ученицы.
Тем временем в Уфе росла популярность молодежной газеты «Ленинец» - органа Башкирского обкома комсомола. В 1958 году туда пришла новенькая. Думали, десятиклашка. Небольшого росточка, с короткой стрижкой, смуглая, тоненькая. Платье модного тогда цвета морской волны подчеркивало ее юную свежесть. Чуть позже на мировых подиумах появился похожий тип моделей. Журналы мод заполонили «маленькие девочки» в стиле Твигги.
Венера оказалась двадцатилетней дочерью корреспондента ТАСС 50-х Баяна Гареева, студенткой БГУ. Она вызвалась работать, так как решила выйти замуж и перевестись на заочное. Во время испытательного срока редактор «Ленинца» Римиль Дашкин то и дело говорил курировавшей девушку Люсе Филипповой: «Пусть пишет в редакции, а не дома. Вдруг за нее отец станет работать. Мы должны знать, насколько она самостоятельна». Когда Венера (уже Карамышева) прошла «проверку», Дашкин успокоился и посоветовал новоиспеченной зав. отделом учащейся молодежи набрать юнкоров из числа литературно одаренных старшеклассников города.
Наступил день, когда появились юные «гении». Порой Венера чувствовала себя с ними не в своей тарелке. Например, когда Ося Гальперин начинал рассуждать на разные темы вроде «Что такое интеллект? Это как деньги - или он есть, или его нет», Карамышева тушевалась. На помощь приходила Лида Аникина, не признававшая туманных высказываний левацкого толка. Она была настоящей комсомолкой, воспитанной на книгах «Молодая гвардия», «Четвертая высота» и «Повесть о Зое и Шуре». Лида продолжала писать стихи. Хорошо играла на фортепиано - все-таки семь лет занималась в Доме офицеров, куда ее когда-то отвел отец. Андрей Гаврилович хотел, чтобы дочери выросли патриотками. Ради этого шел на хитрости. Как бы невзначай, будто для собственного настольного чтения положил на видное место толстую книгу «Штурм Берлина». Лида нет-нет да заглянет, полистает. Конечно, после этого на уроках истории блистала знаниями.
Каково же было ее удивление, когда в редакции она увидела ту самую девочку с катка, которая выросла, еще больше похорошела. Наконец-то Лида смогла ее разглядеть как следует. Пышные русые волосы, зеленоватые глаза, чудесный голос с глубокими, проникновенными интонациями. Поговорили. Домой решили пойти вместе. Когда одевались, от ее шапочки и шарфа пахнуло горьковатым ароматом - рижским «Желудем», который обожали девчонки и в 39-й, и в 1-й.
Прерванная дружба
Мне дорогу в «Ленинец» проторила Мила Путыкевич. Она первая проходила производственную практику в комсомольской газете. Начиная с девятого класса, два раза в неделю я тоже стала ездить на Пушкина, 63. Свои ничтожные, как мне казалось, заметульки отдавала Лиле Перцевой, которая усаживала меня рядом, правила, терпеливо объясняла - словом, нянчилась. Потом они появлялись в газете за моей подписью, и было ужасно стыдно: ведь Лиля фактически все переписала на моих глазах.
Сама Перцева была невероятно талантлива, Каждая ее публикация становилась событием. И так всю жизнь.
А с Тамарой мы сблизились и подружились в1969-м, когда уже были штатными литсотрудниками «Ленинца». Состав коллектива сильно поредел. Многие, в том числе и Перцева, перешли в только что возникшую «Вечерку». Остались мы, самые молодые, и те, без которых выпуск молодежки был пока немыслим: Венера Карамышева, Юра Коваль, Нина Борцова, Петр Тряскин, фотокоры Рифкат Гайнуллин и Равиль Гареев, художник Валера Султанов. Появились новые люди. Приехала по распределению выпускница журфака МГУ Валя Крахотина, отдел пропаганды возглавил Валера Пугачев, который тоже окончил 39-ю школу, а потом журфак Московского университета.
Для творческих работников в «Ленинце» было всего две, правда, большие комнаты - 1-я и 15-я. Мы с Тамарой сидели в 15-й. Народ все время менялся, но хорошо запомнился период, когда компанию нам составляли Нина Борцова, Альфира Сабитова, Галия Гайнетдинова (сегодня она полковник милиции, долгое время работает в пресс-службе МВД), подававший большие надежды молодой писатель Михаил Чванов.
Один стол, ничейный, был предназначен для авторов, без которых не проходило ни дня, - юнкоров, рабкоров, поэтов, шахматистов и преферансистов, они еще продолжали по старой привычке захаживать, несмотря на то, что прежние обитатели 15-й комнаты покинули эти стены.
После ухода Коваля мне поручили освещение школьной жизни. Тамара отвечала за спорт. Главным редактором газеты оставался Марсель Гафуров, но нашим творчеством руководил его зам - Эдвин Нуриджанов. Это был типичный холерик, человек искрометной импульсивности. Он воспитывал нас по самому надежному, испытанному методу - кнута и пряника. Сегодня мог накричать, пригрозить увольнением, обозвать бездарью и лентяем. А через день, когда материал появлялся в газете, на планерке во время обсуждения номера Нуриджанов уже объявлял тебя гением, а злополучную статью шедевром журналистики.
Единственная, кого он никогда не «доставал», была Тамара. И справедливо. Мало кто из молодых литераторов может похвастать, что к 22-23 годам обрел свой стиль. Процесс может тянуться долгое время, а часто поиски оказываются бесполезными, хоть два литинститута кончай. Лаврищева такой родилась, она была стилистом от бога. Плюс безукоризненная грамотность. «Вы, наверное, слышали, на заводах самым высококвалифицированным рабочим дают право на личное клеймо, - сказал однажды, собрав нас по какому-то поводу, Нуриджанов. - Это означает, что их продукция безупречна, и ОТК может их не проверять. Такого доверия у нас заслуживает только Лаврищева».
Впоследствии ее профессионализмом восхищались в Башкирском книжном издательстве, где она трудилась редактором. Работа была не из легких. «Спасибо за письма, а я вот все молчала, потому что переживала состояние полнейшей «отключенности» от всего человеческого, нормального - «гнала» рукопись к сдаче. Сдала, но Паль (поэт Роберт Паль, в то время главный редактор издательства. - Авт.) ее еще не прочел. А я уже высиживаю, как наседка, очередную…» - так писала она мне в Москву в ноябре 1978-го.
В 90-е Тамара пошла работать в издательство ВЭГУ. И снова признание ее эрудиции, редакторского мастерства и человеческих качеств.
С годами, встречаясь, мы вспоминали время, проведенное на Пушкина, 63, как самые лучшие дни нашей жизни, хотя развлечений в то время никаких не было, работали и учились. Тамара была заочницей Ленинградского университета. Я с нетерпением дожидалась ее возвращения с очередной сессии. Из Питера она привозила книги, виниловые пластинки и арабику в зернах. Однажды решила угостить меня кофе из новых керамических чашечек. Слушали тухмановские «Эти глаза напротив...» и композиции Поля Мориа. Долго стояли у окна в ее доме с башенкой, смотрели на заснеженный парк, изливали друг другу душу.
***
С того вечера прошло много лет. Тамары не стало осенью 2005-го. Более светлого и чистого человека я не встречала. То же самое утверждает Лида. Она тоже в начале 70-х поработала в молодежке, потом 32 года отдала многотиражке пединститута (БГПУ) «Учитель», которую в начале 90-х переименовали в «Аудиторию». Аникина по-прежнему живет в «пожарном» дворе, в той самой квартире, через которую ее отец и соседи по тревоге выскакивали в дежурную часть. Но ее окна теперь выходят не на привычные зеленые ворота стадиона «Труд», а на суперсовременный Ледовый дворец «Арена». Лида, в которой неустанно трепещет поэтическая жилка, сравнивает сооружение с инопланетным кораблем, приземлившимся в этой части города. Никто не догадывается, что в двух шагах, через дорогу, смущенно, словно стесняясь своего неприглядного вида, затаились трущобы - три вконец обветшавших барака. В 80-е в них обитали вдовы и семьи пожарных. Тогда в «пожарный» двор приезжал сам секретарь обкома Мидхат Шакиров и обещал снести развалюхи, а жильцам дать новые квартиры. Бедные люди старались верить - хоть какая-то надежда. У их уже начинающих стариться сыновей и дочерей даже этого нет. Только сегодняшние мальчишки и девчонки, как и полвека назад, бегают в парк, но не через лазы - старого забора давно нет, а по вполне цивильной дорожке.
В Интернете наткнулась на снимки Уфы, сделанные из космоса со спутника. Там есть и парк, и озеро, и Лидина «пожарка», и Тамарин дом. На мгновение между деревьями блеснул ледяной «пятачок»… Нет, конечно, показалось.
Рашида Краснова |
|
 |
