ГЛАВНАЯ
О ЖУРНАЛЕ
АРХИВ НОМЕРОВ
РЕКЛАМА В ЖУРНАЛЕ
КОНТАКТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ
ГОСТЕВАЯ КНИГА

СОБЫТИЕ МЕСЯЦА




     №9 (250)
     Сентябрь 2022 г.




РУБРИКАТОР ПО АРХИВУ:

Нам 20

Дневник мэра

НАШ НА ВСЕ 100

ЛЕГЕНДЫ УФЫ

СОБЫТИЕ МЕСЯЦА

СТОЛИЧНЫЙ ПАРЛАМЕНТ

КРУГЛЫЙ СТОЛ

АВГУСТОВСКИЙ ПЕДСОВЕТ

РЕПОРТАЖ В НОМЕР

КУЛЬТПОХОД

ЭКОНОМКЛАСС

НЕЖНЫЙ ВОЗРАСТ

КАБИНЕТ

ARTEFAKTUS

ДВЕ ПОЛОВИНКИ

ЧЕРНЫЙ ЯЩИК

МЕСТО ПОД СОЛНЦЕМ

УФИМСКИЙ ХАРАКТЕР

РОДОСЛОВНАЯ УФЫ

СВЕЖО ПРЕДАНИЕ

ВРЕМЯ ЛИДЕРА

БОЛЕВАЯ ТОЧКА

ЭТНОПОИСК

ГОРОДСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

ПО РОДНОЙ СЛОБОДЕ

ДЕЛОВОЙ РАЗГОВОР

К барьеру!

НЕКОПЕЕЧНОЕ ДЕЛО

Наша акция

Благое дело

ТЕНДЕНЦИИ

ЗА И ПРОТИВ

Облик города

СЧАСТЛИВЫЙ БИЛЕТ

СРЕДА ОБИТАНИЯ

ДАТЫ

МЕДСОВЕТ

ИННОВАЦИИ

ШКОЛОПИСАНИЕ

ВЕРНИСАЖ

ЧИН ПО ЧИНУ

Коренные уфимцы

ГЛАС НАРОДА

Семейный альбом

ЗА ЧАШКОЙ ЧАЯ

75-летие победы

Дети войны

ЕСТЬ МНЕНИЕ

СДЕЛАНО В УФЕ

Городские проекты

Человек и его дело

Архив журнала

Учитель года-2022

Слово мэра

450-летие Уфы

Прогулки с депутатом

То время

Мотиватор








РУБРИКА "ЧЕРНИЛЬНИЦА"

Баночки из-под кофе


Не повесть, не рассказ, не...



Стал собирать баночки из-под кофе и расставлять их по подоконнику.
Подоконник узкий. Баночки выстраиваются в пирамидки.
Ночью полез открывать форточку - и две жестяные банки с грохотом упали.
Инсталляция как перфоманс...

Моя приятельница - художник (-ца?) собирает флаконы и бутылочки. В некоторых из них сохраняются прежние запахи. Духов "Красная Москва", каких-то диковинных медикаментов.
Даже если не смывать этикеток, наклеек, они со временем исчезают сами по себе. Истираются. Блекнут.

В детстве, лет в 11-12, стал собирать спичечные этикетки. До сих пор помню, что была среди них целая серия, призывающая пить молоко.
Молочные реки...
Ценились этикетки иногороднего и иностранного производства.
Я переписывался с девочкой из ГДР, которую звали Рената. Она присылала мне этикетки. Почему-то они были раза в четыре больше наших по формату. Мне казалось, что немцы вместо спичек пользуются карандашами.
На всех этикетках, присланных Ренатой, было крупно набрано: "StreichhOlzer".
Смешно писать на спичках - спички.
В поисках этикеток мы таскались в аэропорт - тогда он был совсем рядом со школой. Швырялись там в мусорных урнах. Но нам ни разу не повезло. КоробкИ, которые мы находили, были про то же молоко.
Кстати, аэродром потом застроили жилыми кварталами. И дом, в котором я живу, как раз и стоит в таком квартале. На бывшей взлетно-посадочной полосе.
Нет, пожалуй, все-таки сбоку от нее...

Сравнительно недавно, года три-четыре назад, на каком-то собрании башкирских писателей, я услышал историю про этикетки, призывающие выписывать литературный журнал "Агидель". Рассказывалось это по-башкирски, но я, не знающий язык, понял почти все. Точнее, вспомнил. У меня была эта серия.
Рассказчик, кстати, утверждал, что коробки эти помогли повысить тираж журнала. Спички есть в каждом доме.

Моя сестра (она старше меня на целых 15 минут) собирала марки.
Сейчас она работает в музыкальной школе, расположенной на другой стороне бывшего аэродрома, в лесочке, поросшем гаражами.
Что интересно, никаких следов ни от ее марок, ни от моих этикеток не осталось. Никто из нас не помнит, куда делись эти коллекции.
А вот наши общие рыбки в аквариуме, сделанном из десятилитровой бутыли... Я еще помню, как мы ездили за ними далеко, в другую часть города (Уфа состоит из двух частей - южной и северной, мы жили почти посередине, и все равно северный Черниковск казался нам другим городом), в зоомагазин. Это был ритуал - ездить за рыбками. Все во дворе уже съездили, а мы все собирались. И наконец собрались... Еще кто-то на каком-то заболоченном городском озере ловил каких-то то ли паучков, то ли червячков. Это был корм.
И мы очень ухаживали за рыбками. Но они все равно дохли - одна за другой.
Потом мы прошли эту трагедию еще раз - уже со старшим сыном. Несмотря ни на что, рыбки умирали. Исчезали из квартиры хомяки, не успевшие сдохнуть... И только черепаха Чапа, оставленная нам на время друзьями, переехавшими в Москву, жила и жила у нас... целых два года. Ее очень любила дочь Анна.
Когда приходили гости, я приглашал их сесть на диван и говорил, тыча пальцем под сиденье: "А здесь живет Чапа. Она умная". И черепаха медленно-медленно появлялась перед изумленной публикой, делала круг и возвращалась под диван.
Чапа до сих пор живет в столице, но кругов передо мной, когда я приезжаю, не делает.
Вообще я знаю только один дом, в котором аквариум есть до сих пор. Но, конечно, рыбки уже другие. Так что междугородняя Чапа - почти наша общая собака. Я про ее преданность.

Коллекционирование - тоже одомашнивание, только предметов.
Хотя если даже не называешь это занятие малозвучным словом "хобби", все равно вокруг тебя скапливается множество вещей, в которых трудно потом разобраться. Склонность к систематике никогда не была чертой моего характера.
Я всегда что-нибудь теряю в доме, а потом все переворачиваю, дабы найти иголку в стоге сена.
Предметы играют с человеком в прятки.
Носки умеют спрятаться так, что потом ты их никогда не находишь. Особенно носки. И еще носовые платки.
Вчера я искал книгу с неприличным названием "ЁПС". Сын наблюдал за тем, как я потею, и, усмехаясь, приговаривал: "Брось искать - сама найдется". А потом встал на стул и жестом фокусника извлек книжку с верхней полки стеллажа. Я тут же вспомнил, что перед отъездом в Москву спрятал этот том среди всякого литературоведения, дабы она не попалась ребенку. Мне как-то не захотелось, чтобы он засорял свои двадцатиоднолетние мозги из канализационной трубы от Ерофеева и компании.

"Нескафе" и "Кофе Пеле" заполонили пространство квартиры. Приходя, я говорю сыну: "Подожди - сейчас попью кофе, и мы с тобой во всем разберемся".
Хотя понимаю, что на то, чтобы разобраться во всем, не хватит и жизни.
Сколько раз мы переезжали с квартиру на квартиру, переворошив при этом хлам своей жизни, - и так ни в чем не разобрались.

Так о чем раньше - о книгах или квартирах?
Тоже своего рода собирательство...
Список адресов, по которым жил... В одном и том же городе и, по большей части, на одной и той же улице - самой длинной в этом населенном пункте. Той самой магистрали, что когда-то соединила две части Уфы, а теперь стала центральной ее улицей, потому что обросла микрорайонами и кварталами.
Весной прошлого года я сочинил рецензию на роман Андрея Волоса "Недвижимость", которая потом потерялась - то ли в редакции "Знамени", то ли в закоулках электронной почты. Так надо же было мне разыскать этот текст на жестком диске компьютера и таки добиться того, что в первом номере журнала за этот год рецензия появилась в журнале. Это явление совпало с тем, что я сам занялся недвижимостью. Нет, конечно, в отличие от волосовского персонажа, я не сделался риэлтором. Просто наступила пора разменивать ту квартиру, которую мы когда выстроили, соединив одно- и трехкомнатную квартиры.

Хождение по чиновным инстанциям - занятие тоскливое. Моя неспособность просочиться в нужный кабинет, минуя очередь, - это, по нынешним временам, признак того, что ты, выражаясь на жаргоне, лох. Постоянная неплатежеспособность (почти каждый шаг при размене сопровождается уплатой пошлин, сборов и налогов) развивает в тебе комплекс неполноценности... И чего же ты рассуждал о романе из жизни профи, до уровня жизнестойкости которого тебе уже никогда не подняться? Тоже мне - критик от слова "худо" (ну ясное дело, художником рецензент быть при любых обстоятельствах быть не может).
Так что пополнение некоторых собраний дается ценою танталовых мук. Особенно - собрания твоих представлений о мире...
И если ты все-таки потихоньку начинаешь отходить от ощущения своей полной непригодности к этой жизни, своей униженности перед разнообразными инспекторами и регистраторами, то только потому, возможно, что твои дедки-бабки - из разнонационального крестьянства, а один твой прадед даже был мельником.
Тот мельник, тот мельник...
В общем предки были из породы жизнестойких.
Есть мУка и мукА.
Я думаю о соли...
Кажется, я уже перехожу к книгам...

При переезде выяснилось, что жена сдала в макулатуру и "Новый мир", и "Вопросы литературы" - за десятки лет. Года примерно с 1967-68.
Я не жил последние годы с семьей - и вот наказание.
Зато  потом, разбирая вернувшиеся ко мне книги, я обнаружил в некоторых из них бумаги с загадочными иероглифами. И было ясно, что их начертал я сам. Только вот что обозначают теперь эти знаки прожитой и пережитой жизни?.. То, что я перешел в другую эпоху, а ту, предыдущую, надо пожалеть? Возможно, хотя я все-таки пытаюсь расшифровать свои старые записи. Эдакий художественный свист...
Вообще интересный вопрос - почему одни вещи все время теряются, а другие, назойливые, тащатся за тобой по жизни и судьбе?
Месяца полтора я таскал на себе - из квартиры в квартиру - сумки с книжками, а родственники и знакомые твердили и твердили: "Куда тебе так много? У тебя же есть компьютер! Через интернет все узнаешь".
Наверное, это я сам объяснил им, что через интернет что-то узнают, наводят какие-то справки, скачивают какие-то программы, какие-то рефераты... Может быть, даже показал, как это делается.
Я выкинул кучу грампластинок - и теперь мне безумно жалко, и как объяснить, чего? Не сами эти затертые, заслушанные черные диски я жалею. И даже не конверты... Мне жалко того давно прошедшего времени, когда я любил музыку. Нет, звуки остались во мне... Но не стало времени - сесть и замереть, и превратиться в волну...
Мы поселились вдвоем со взрослым сыном. Алексей любит "Раммштайн" безумной любовью. И каждый день его слушает. Особенно после того, как у старенького телевизора сгорел динамик. Поскольку "Надо б лампочку повесить - денег все не соберем", теперь Лешка усиленно эксплуатирует магнитолу, а компакт-диски проигрывает на компьютере, лишая меня возможности записывать всякий вздор про коллекции или отдельные книги.
Единственный положительный момент в слушанье "Рамштайна" - сын запоминает немецкие слова. Язык этот он учил в школе кое-как. Да и в вузе - тоже.
Однажды я купил диск с Вадимом Козиным - Лешка два дня смеялся над моими устарелыми вкусами. Кстати, над песенками Окуджавы он тоже... хихикает.
А все время ловлю себя на мысли... Мне хочется сказать Алексею, что я в его годы...
И что же я в его годы?
Хотел - о книгах, а ушел от них так далеко.
Множественность ассоциаций - признак несистематического ума. Или вовсе безумья.

Когда давным-давно я жил с родителями (их теперь уже нет), однажды у нас делали ремонт. Женщина-маляр заглянула в мою комнату и сказала: "Вот прочтешь столько книг - и с ума сойдешь".
Мать моя - товаровед по зерновым товарам (техникум закончила по этой специальности в городе Торжке) - тоже считала, что читать надо умеренно. И со мною, четвертым ребенком, ей сильно не повезло - я только и делал, что читал. По ночам и когда угодно.


Моя русская бабка Дарья Семеновна Сорокина сказала однажды - и у нее был при этом вид первооткрывателя:
-Человеку много нужно для жизни - хлеб, вода, слово. В Библии вон сказано - сначала было слово... Почитай, Шурик, Библию...
Бабушка умерла уже полтора десятка лет назад, а та библия пошла по рукам и, возможно, даже пропала.
Мы никогда не жили вместе с бабушкой. А с годами становились все тяжелее на подъем. Тверская губерния все ж таки далеко от Урала...

Самым большим личным горем у меня, после смерти друга Женьки, в школьные еще годы была кончина Анны Ахматовой. Евтушенко придумал, что "Ахматова двувременной была", я этого никогда не чувствовал.
Потом это переживание вдруг вернулось ко мне сновидением. Совершенно амбициозным, между прочим.
Развалины какого-то античного сооружения, возможно, театра. Я поднимаюсь по широкой лестнице (камень обсыпался). В центре каменной площадке на каменном же кубе - Ахматова. Не расплывшаяся старуха, а такая, какой она, судя по фотографиям, была перед войной. Одна фраза:
-Я вас жду.
Это, значит, меня.
Полное бред - как и должно быть во сне... Стихи, которые я всю жизнь сочиняю, я никогда не пытался нигде напечатать, видимо, справедливо полагая, что они - факт моей биографии, а не факт литературы. И при чем здесь Ахматова?..
А в шестьдесят седьмом году умер Эренбург - и это тоже было горем. Тем летом мы с другом ходили посмотреть на коврик у двери его квартиры на улице Горького.
А немного раньше я отправил писателю письмо... о борьбе за мир. И получил ответ. Не думаю, что его писал сам Илья Григорьевич.
Сейчас я не знаю, как объяснить тем критикам, которые рассуждают о двоедушии И.Э. и перечисляют его любовниц (кстати, они, по-моему, все поименованы в мемуарах "Люди, годы, жизнь"), чем был для меня в юности Эренбург.
Правила менялись, только бойко,
с той же снисходительной улыбкой,
неизменно ставили мне двойку
за допущенную вновь ошибку.
А мне-то! - воскликну я, прекрасно понимая, что - труба пониже и дым пожиже.

Так что с книгами у меня всегда были личные отношения. И таща и таща их в квартиру, я никогда не думал, что это коллекция. Я легко расставался с ними - дарил, давал почитать. А потом спохватывался: где? А черт его знает!
Так что факт моего воссоединения с уцелевшей частью библиотеки - почти мистический.
Книги, которые ты поставил на свою полку, уже не имеют своей судьбы, а повторяют изгибы твоей биографии.
Был бы сюжет!..
Моя жизнь, я вижу это по лицам своих детей, скучна. В ней ничего не происходит.
Страсти роковые, которые я переживаю внутри себя, их мало задевают. Это все не настоящее!
Я не собираю впечатлений. Какие могут впечатления у кабинетного человека? Пусть даже ему не хватает усидчивости...
Самое сильное впечатление - компьютер. Недавно вот сломался комп на работе - было большое горе.
К радостям жизнь учит относиться подозрительно.

Мой другой сын - ему шестнадцать - недавно сказал, что "Война и мир" - это скучно и потому он не будет читать этот роман.
Что бы Григорий сказал про мои "Баночки"? Тоже мне, Ремизов выискался... Все в кладовке шарит...

Все-таки какой отвагой надо обладать, чтобы написать "Былое и думы" или "Люди, годы, жизнь".
Среди бумаг, которые жизнь почему-то не уничтожила, я периодически нахожу свои блокноты, где я пытался вести повременные записки. Боже, как тоскливо! И как неискренне...
Описание кухонных натюрмортов и то может показаться кому-то более правдивым, чем мои слабосильные попытки вести дневник.
Правда, я всегда писал много писем. И вот уж там!..
Когда мои письма попадали ко мне в руки, я их не узнавал. Одна ложь, сплошной театр одного актера-неудачника.
Самая трудная роль - это ты сам.
И сейчас становится ясно, что эту роль я прекрасно провалил. Во всяком случае, когда я слышу, что люди говорят про меня, я понимаю: провалил.
Вот и не буду больше делать попыток.
Буду расставлять баночки по подоконнику. Или поливать цветы. Хотя по цветам в нашем доме - Алексей. Единственное, что ему не надоедает, - поливать цветы.
(Похоже, он опять у меня загулял. Целыми днями, с перерывами на занятия в вузе, сидит дома. Но как вырвется - является ночью...
Господи, я никогда не привыкну к этим ожиданиям за полночь. Вот как сейчас).

Хорошо всю жизнь жить на одном месте, в одном доме и до старости делать одно и то же дело.
Я привыкаю к людям, а люди исчезают, как книги, которые кто-то у тебя позаимствовал.
Нет, все же иначе...
Прибило к человеку жизнью - отбило жизнью.
Среди старых бумаг находишь чужие письма, самоуверенно подписанные "я" - и не можешь понять, кто этот самый я.
Дружбу начинаешь ценить поздно, когда с друзьями что-то происходит, когда они уезжают, умирают, просто забывают о твоем существовании.
...Или вдруг ты наталкиваешься в записной книжке на телефон, а рядом инициалы - и никак не можешь вспомнить, кто это - Н.В., скажем.

Будучи совершенно неинтересным человеком, я всегда старался не слишком затруднять собой других.
Сойтись с человеком коротко - это все-таки значит затруднить человека. Мои московские друзья никогда не выполняют моих просьб, то есть не выполняют их вовремя. Потому я сделал вывод, что друзей не надо ни о чем просить, это мешает дружбе.
Совершенно так же в своем любовном опыте я всегда приходил к выводу, что чем больше любишь женщину, тем свободнее надо от нее быть. (Пушкин о том же немного по-другому сказал).
Не скажу, что применил этот вывод практически. То есть пользы из него никакой не извлек. Потому что заметил, что на расстоянии тебя любят сильнее, чем вблизи. И несмотря ни на какие зароки, а также извлеченные из жизни уроки, это повторяется снова и снова.

Люди тоже играют друг с другом в прятки. Хотя можно, конечно, вспомнить множество случаем, когда только подумал, ан, открывается дверь - и входит тот, о ком подумал.

И дружить на расстоянии тоже легче, чем вблизи. Возможно, потому, что такая дружба менее обременительна. Все стараются заработать как можно больше денег (желательно долларов), а тут беседы при ясной луне, чаепитие в Мытищах и вообще - давайте обща... Шестидесятничество!
Ах, как я, наивный, люблю шестидесятничество.

Общение с текстами - тоже вид связи с людьми.
Лично я периодически путаю текст и жизнь. Принимаю сочинителей стихов и прозы за их героев.
Хотя в некоторых случаях они не так уж сильно и отличаются.
Никогда не имевший фотоальбома, в последнее время все чаще оказываюсь в компаниях, где фотографируются. Как ни стараюсь встать так, чтобы оказаться за кадром, карточки иногда мне приносят - и физиономию свою на них различаю.
Самое интересное, что не сохранилось снимков с людьми, с которыми общался близко, долго, с большим смыслом. Ну знаете, типа: Пушкин с Лермонтовым, Горький со Сталиным...
Вот только, кажется, сохранилась фотография: Иосиф, Люба, ее подруга Люда из Питера и я (подумать только, в шортах!), а сзади мемориальная доска: "Здесь жила Ахматова"... Это на Большой Ордынке. Позапрошлое вроде бы жаркое лето.
Надо бы поискать, а то давно мне эта карточка не попадалась.
Мы приехали туда из Митино на Оськином "Пежо".
Когда я приезжаю в Москву, останавливаюсь в Митино у друзей, которые уехали из Уфы двенадцать лет назад.
Мои друзья учились когда-то на факультете журналистики МГУ вместе с Иваном Ждановым и Татьяной Бек. С Татьяной я познакомился совсем недавно, порушив несколько свой же принцип "Никогда не знакомиться - во всяком случае, специально - с поэтами, стихи которых любишь". Хотя и это знакомство произошло совершенно случайно.

Раньше у нас в доме был ФЭД. И отец делал им фотографии. Помню, родители долго показывали всем гостям карточку, на которой я, открыв рот, слушаю радио. У меня была любимая передача - "Последние известия". Только долго не понимал, почему последние, а не первые.
Так вот о тексте и жизни. У меня нет ни одной фотографии со знакомыми, текстами которых я жил или живу до сих пор.
Ни с Иваном Ждановым не фотографировался, ни с Аркадием Застырцем...
Застырец живет в Екатеринбурге. Он пишет все - стихи, романы, пьесы. Он переписал "Гамлета" раньше Акунина - у Аркадия получилась комедия. На нее я откликнулся в журнале "Волга" (он еще был!). Потом Застырец написал книжку "Я сам Пушкин". Я написал на нее рецензию и отправил в "Новый мир". Спустя время Ирина Бенционовна Роднянская сказала мне: "Рецензию вы написали хорошую, а вот книжка плохая".
Формулировка меня так взволновала, что я с тех пор боюсь писать рецензии. Хотя иногда, преодолевая страх, пишу.
Может ли быть хорошая рецензия на плохую книгу?
И с Бахытом Кенжеевым я не фотографировался, и с Димой Воденниковым тоже.
Павел Крючков написал про меня в том же "Новом мире": "Уфимский критик и друг поэта"... Это он имел в виду мою публикацию писем Бахыта в "Вопросах литературы".
Недавно в "Учительской газете" я прочитал интервью Кенжеева. И там он, между прочим, говорит: "...Любой человек от начала и до конца своего безнадежно одинок. Все остальное - иллюзия. Друзья, работа, семья - это все отчаянные попытки одиночество обмануть. Может быть, не надо этого делать? Не знаю".

Надо вспомнить Малика.
Когда я в отрочестве работал осветителем киноцеха местного телевидения, Якшимбетов приехал из ВГИКа на практику. Мы ездили вместе в глухой целинный район, где в тумане раннего утра снимали красивых лошадей.
Малик рассказывал мне о скульпторе Цаплине, о поэте и переводчике Аркадии Штернберге.
Он пытался снимать фильм о Мустае Кариме.
Почему-то телевизионным начальникам фильм не понравился - его зарезали.
Спустя годы Малик стал главным режиссером киностудии "Башкортостан" и снял первый в Башкирии полнометражный художественно-публицистический фильм "Врата свободы".
Незадолго до смерти он звонил мне ночью и рассказывал, как умрет.
Умер он именно так, как предсказал в том телефонном разговоре. Ему еще не было пятидесяти.
И я теперь не знаю, в какую клеточку, в какой кадр вставить Малика - одного из немногих людей, чьи фотографии у меня сохранились. Несмотря на все переезды...

Первым, кто пришел в эту наша однокомнатную квартиру безо всякого зова, а просто по причине отсутствия (тогда) телефона, был Саша Радашкевич. Бывший личный секретарь великого князя Владимира Кирилловича, журналист и поэт, живущий между Парижем и чешским городком Лоуны, явился в наш дом, поднял меня, ленивого, с постели и призвал действовать. Потом мы с ним навещали члена-корреспондента Российской академии художеств Сергея Краснова, встречали и провожали представителя екатеринбургкого центра по изучению останков семьи Романовых. И пр., и пр. Александр приезжает в Уфу каждый год к матери. И заодно впутывает меня, либерала, в дела монархического свойства. Кстати, познакомил меня с Сашей - заочно - Бахыт.
В конце лета, когда пошли сообщения о наводнении в Чехии, я позвонил Радашкевичу и убедился, что он жив-здоров, поскольку его городок вода обошла - Лоуны стоят на некоторой возвышенности.

Я начал этот текст еще до захвата заложников в театральном центре на ул. Мельникова. Продолжаю после. С ощущением того, что ничего и не было. Увы, не у меня одного такое нехорошее ощущение.
На второй день событий я позвонил Диме и спросил: "Ты жив?" Он удивился: "Зачем бы я пошел на "Норд-Ост"?"
Кажется, накануне мне приснился Глеб Морев, с которым мы - во сне - обсуждали творчество поэта Дмитрия Воденникова.
Морева я вообще-то видел один раз в жизни.
А Воденников был одним из ведущих передачи на Радио России, где говорилось про вещие сны. Когда мы встретились в Москве, он пытался и меня спрашивать про них. Но я был стойким оловянным солдатиком. Ничего умного не сказал.
Такой вот спектр  моих сновидений.
И я тоже не знаю, стоит ли пытаться вырваться из своего отдаленного одиночества. Бахыт, живущий между Монреалем и Москвой, легче преодолевает расстояние, чем я, квартирующий все-таки исключительно в Российской Федерации.
В сентябре я приехал в Москву именно в тот день, когда Кенжеев улетел в Канаду.
Потом он прислал e-mail, что будет в Москве в ноябре, а сейчас уже ноябрь и у меня куча долгов. И опять непослушный сын долго сидел в сети. И надо скорее платить за инет, который привязан к телефону (провайдер - ГТС), а то останешься и без того удобства, и без этого. Какая тут Москва?
Будем общаться с текстами.

Принесли "Знамя", а там Наталья Иванова пишет про железную дверь. Это меня добило. Поселившись в этой квартире весной, я все время думаю о двух вещах: железной двери и решетках на окнах (у нас первый этаж).
Все, кто к нам приходят, говорят об этих... средствах безопасности.
Такие умные и предусмотрительные. И что им отвечать? Я, мол, ребята, долги коллекционирую?
И вот баночки из-под кофе на подоконнике - может, это неосознанная попытка загородиться от мира хоть каким да металлом?
Кстати, недавно я купил кофе под названием "Бразильская плантация". Сделано в Польше.

Еще в старом "Знамени", на улице Никольской, я встретил Геннадия Русакова. Меня ему представили как критика. Он вздохнул: "Критики про меня не пишу". - "Я про вас написал". Стали искать тот номер "Волги", где вышел мой причудливый эссей, - и не нашли. Приехав домой, взял экземпляр - про Русакова в моем опусе один абзац. Послал ему ксерокс. Возможно, обидел.

Подборка стихов Дмитрия вышла в "Ex Libris НГ". Посмотрел ее в сетевом варианте, а потом стал искать газету по киоскам. И вот оказалось, что в нашем городе больше не продают "Независимую". Вчера продавали. А сегодня перестали. Как нарочно.
Тоже можно отнести к особенностям моего образа жизни.
Даже распространители печати формируют его таким странным образом...

(Алексей тогда пришел в одиннадцатом часу. Ничего страшного. Моя манера придумывать всякие ужасы, такой, можно сказать, литературный дар...
С ним, с этим свойством, жить ни чуть не легче, чем с уменьем "ставить слово вслед за словом". Точнее, с привычкой).

Подоконника не хватает для тех баночек, которые оказываются в нашем доме, Приходится сортировать. Вводить эстетические и пр. критерии. Стараясь при этом не оглядываться на рекламу. Особенно на ту, где бабка переворачивает киоск с воплем "Это был не "Нес Кафе"!"
Постепенно оказывается, что эти баночки есть действующая модель жизни, литературы, всего на свете... Такой разноцветный космос, поблескивающий на солнышке.
И это называется - дособирался!


Москва - Уфа, сентябрь - ноябрь 2002 г.

Журнал "Уфа" // Александр КАСЫМОВ








НАШ ПОДПИСЧИК - ВСЯ СТРАНА

Сообщите об этом своим иногородним друзьям и знакомым.

Подробнее...






ИНФОРМЕРЫ

Онлайн подписка на журнал

Ufaved.info
Онлайн подписка


Хоккейный клуб Салават ёлаев

сайт администрации г. ”фы



Телекомпания "Вся Уфа

Казанские ведомости


яндекс.метрика


Все права на сайт принадлежат:
МБУ Уфа-Ведомости