Благо, что есть свой характер

С народным поэтом Башкортостана Мустаем Каримом беседует Галина Ишмухаметова.

- Мустафа Сафич, в "Долгом-долгом детстве" вы очень трогательно описываете свою первую встречу с Уфой, когда, поддавшись деревенским байкам, с кляшевскими пацанами отправились за бесплатными калачами. Город обхитрил, осрамил нас, пишите вы. И проводил "заносчивыми огнями": С тех пор минуло много лет, и долгие годы вы живете в этом городе на белой горе, как вы назвали Уфу еще в детстве. Не столько заносчивые огни встречались, видимо, здесь, сколько заносчивые люди?

- В детстве Уфа была для меня недоступной, чужой и очень манящей. Сознательная моя встреча с ней состоялась в 1928 году. Я тогда ночевал в училище наборщиков на улице Егора Созонова, где дворниками работали наши кляшевские муж с женой. Помню, в магазине на Ново-Мостовой я купил пряники. Недавно зашел туда и говорю девушкам-продавцам: "У вас нет таких вкусных пряников, какие я в детстве здесь покупал..."
Потом где-то в 4-м классе нас привезли летом в Уфу на экскурсию. Я благодарен нашим малограмотным учителям, которые понимали, как важно детям общение с большим городом. Это сейчас Кляшево - считай, Уфа. А тогда добирались сложно: пешком - до станции Юматово, потом поездом до города. Поселили нас на улице Худайбердина в детском доме. Девочка Фарида потерялась. Милиционер ее спрашивает: "Где живешь?" - "На Аллабердина". Но тот сразу понял и привел девчушку к нам на улицу Худайбердина. Мусульманское воспитание в нас крепко сидело, как что - Аллах, отсюда и Аллабердина.
Тогда в Уфе меня колокольный звон церквей поразил, церкви были повсюду. Их волшебный звон меня пленил. Это был для меня чужой мир, но не отчужденный, а, напротив, чем-то притягательный. И этот мир со мной общался.
Человеку, побывавшему в Уфе, кляшевцы задали два вопроса: был ли во дворце и был ли в столовой. Дворцом называли нынешний Оперный театр, где тогда работал Башкирский академический театр. Столовая же для деревенских была любопытна необычной пищей.
В 1935 году я приехал в Уфу учиться на педрабфак. В том здании теперь инфак БГУ. Поселили нас в общежитие на улице К. Маркса, 31. С первого курса профком давал каждый день двум студентам, независимо от успеваемости в учебе, два билета в театр. Один день в русский, другой - в башкирский. Так что каждый из нас обязательно бывал в год 2-3 раза на спектаклях. А, побывав однажды в театре, я заразился им, сам стал покупать билеты. Стоили они недорого, я с 15 лет печатался и получал даже гонорары. Городская среда меня захватила, я ощущал жизнь большого города, просто прогуливаясь по улицам. Хочу - иду в библиотеку, хочу - на базар, хочу - в театр. При этом я помнил сверстников, оставшихся в Кляшево, жалел, что у них нет таких возможностей. Я учился на башкирском отделении рабфака, но мы тесно общались с русской группой, учились у них языку. На первом курсе со мной произошел забавный случай. Все звали меня Мустай. А тут пришел нас осматривать врач и спрашивает у меня имя. "Мулла сказал Мустафа", - ответил я, желая, видимо, подчеркнуть, что у меня есть полное имя, данное муллой. Ребят это рассмешило и до конца учебы меня так и звали "Мулла сказал Мустафа". Но уже к концу первого курса, благодаря друзьям, благодаря общению с большим городом достаточно сносно говорили и писали по-русски. Город многому учил.
Весной 1938 года я принес в "Ленинец" поэму. Редактор Гузаиров при мне прочитал поэму и спрашивает: "В чем нуждаешься - в славе или деньгах?" Ответил я честно: "В деньгах". Гузаиров быстро напечатал. На гонорар я купил брюки. Купленные штаны оказались мне длинноваты и широковаты. Пришлось отправиться на рынок к портному. Сижу за занавеской, жду. Мастер, старый еврей, у меня спрашивает: "Это у тебя одни брюки?" "Да, - отвечаю, - если бы другие были, сейчас в них бы сидел". Тогда, говорит, ушивать их не надо, широковатые дольше будут носиться, а узкие быстро протрутся. Казалось бы, зачем ему обо мне беспокоиться, ушил бы - взял деньги. Но он-то отеческий дал совет! Вот таких сердечных людей в Уфе я и встречал, заносчивых не припомню. Уфа всегда была приветлива. У меня не было ощущения, что я здесь чужой.
Сегодня в Башкортостане и малые города стали большими. В них даже открываются филиалы вузов. У меня на этот счет есть сомнение. Кроме самой учебы очень важна среда. Культурная среда большого города. Столица есть столица, здесь иная среда обитания, она необходима для формирования специалиста, интеллигентного человека.

- А есть ли, на ваш взгляд, в манерах, повадках уфимцев что-то объединяющее, можем ли мы говорить об уфимском характере как о состоявшемся явлении или пока наш город не дорос для суждений такими категориями? Как-то один уважаемый в городе человек, выступая в нашей газете "Уфимские ведомости", заявил, что коренных уфимцев мало, население столицы постоянно пополняется за счет сельчан, а потому, мол, и устоявшейся городской среды, духа своего у Уфы пока нет...

- Уфа - это люди. Это вы, это я, миллион с лишним жителей. Есть питерский, московский характер. Значит, есть и уфимский характер. Питерцы тоже жалуются: много понаехало, коренных, мол, и не узнать теперь. Нет, это не так. Кто в Уфе живет, отличается от других. А те, кто сюда приезжает, поглощаются городом, вливаются в эту среду. У больших рек тоже много притоков бывает, но ее вода сохраняет свои качества. Посмотрите, течет Уфимка, течет Белая. Они встречаются и в какой-то миг кажется, что два потока идут, но, приглядишься - нет. Уфимка все-таки влилась в Агидель и потекла дальше одна Белая.
Уфа - несуетливый город. Я ее чувствую. За 70 лет, что я живу в Уфе, научился понимать, распознавать уфимцев. Но расшифровать этот уфимский характер я не могу, этот код воспринимается на чувственном уровне. В нас очень глубоко сидит гостеприимство. Не ударить в грязь лицом перед гостями города для нас очень важно. Совсем недавно приезжала к нам в город группа московских киношников. Они заранее позвонили и заказали, по возможности, сносные по цене гостиничные номера. Их разместили в "Агидели", все, как просили. Но, уезжая, они делились со мной впечатлениями: все, говорят, было так по-человечески, так искренне, что теперь редко где еще встретишь такое. И это у нас в крови, в генах - принять достойно.
Я несколько раз был в Париже, восхищался Лувром, Нотрдамом, но чувствовал себя там не очень комфортно. Париж никому не удивляется, я ему неинтересен. А в Китае, Камбодже, Вьетнаме, Японии, Турции мне было уютнее, я им был интересен как советский писатель. Там у меня до сих пор живут друзья. Китайские издатели, к примеру, издали несколько моих книг, в том числе "Коня диктатору!", даже в те годы, когда отношения между нашими странами были очень напряженными. Поэтому мне там было хорошо, я ощутил радушный прием. В Париже же все проходит по протоколу, в соответствии с европейским этикетом.
Слава богу, у нас в Уфе нет такого снобизма. Благо, что у нас свой уфимский характер. По мне: лучше суетиться, чем быть равнодушным!

- Выходцы из села, приезжая в город, очень быстро находят поддержку в своих земляках. Вообще, глядя на активную деятельность землячеств из разных районов республики, даже завидно становится - как разные совсем люди искренне поддерживают друг друга. Вы сами очень многим помогаете, к вам обращаются и посланцы Кляшево. Кто-то, видимо, даже спекулирует на вашем имени, мол, земляки. А вам в молодости приходилось опираться на плечо земляков?

- В годы моей юности землячество не приветствовалось. Бывало, на комсомольском собрании в защиту кого-нибудь из земляков доброе слово замолвишь, тебя тут же упрекают: земляка защищаешь. Но ведь ты делаешь это сознательно, потому что лучше других знаешь товарища - разве плохо?!
А вообще-то чувство земли я ощутил довольно поздно. В войну. Если встретишь человека из Башкирии - великая радость. Тогда и понял - чувство земли соединяет людей, как и чувство национальных корней.
Но во всем должна быть мера. Несколько лет мне пришлось работать секретарем Союза писателей РСФСР. И вот потянулись, смотрю, писатели с Кавказа. Давай, говорят, проталкивай наши книги, ты же мусульманин! Это неразумно. Это ограниченность. В сфере науки, культуры, литературы такое недопустимо. Такого "землячества" я никогда не признавал. Землячество, по моим представлениям, должно касаться человеческого общения. Хорошим людям надо помогать, и я стараюсь делать это.
Ко мне обращаются не только чишминцы. Я с радостью встречаюсь и с учалинцами, и с янаульцами, много друзей и в других уголках республики. У меня земля шире, чем Кляшево. Но я всегда говорю: у меня есть Кляшево, а потом все остальное.

- Вы давно - гордость Башкортостана, Почетный гражданин Уфы. Сегодня звание Почетных граждан носят 18 уфимцев. Как бы вы посмотрели на идею создания из этих заслуженных и уважаемых людей некой палаты мудрецов - городской совести, которая могла бы, скажем, удержать власть от опрометчивых шагов или поднять общественность на какое-то благое дело. Ведь сегодня, к сожалению, нет диалога (а стало быть, и совместных городских проектов!) между властью и обществом. Что вы по этому поводу думаете?

- Относительно "гордости" при мне не говорите, я смущаюсь. Что касается нас, людей немолодых, скажу прямо: что, мы все  мудрые? Не думаю. Но если руководители города считают, что это будет полезно, если город ощущает потребность в таком диалоге, почему бы нет? Я готов. Может быть, не все 18 человек надо привлекать, только часть и по отдельным проблемам. В городском хозяйстве я не очень-то разбираюсь, а вот в вопросах культуры, образования мог бы быть полезным.
Должен сказать, что званием Почетный гражданин Уфы я очень горжусь. И то, что Президенту республики недавно депутаты присвоили это звание, совсем нелишне. Вместе с президентом звания присвоили еще двум  уфимцам - Миляуше Муртазиной и Хаернасу Чикаеву. Хорошо. Это достойные жители столицы республики.
Меня поначалу удивляло выражение - "правительство Москвы". Я стал прислушиваться, вникать. И сейчас это воспринимается уже как должное. Столица должна задавать тон, иметь особый статус, полномочия. Не хочу сказать, что и в Уфе должно быть свое правительство, но наш столичный город должен иметь соответственно обязанностям больше прав. И это было бы благом для всей республики. По столице судят обо всем Башкортостане, она должна задавать тон.

- В одной вашей притче отец говорит о сыне: подскажешь - понимает, прикажешь - исполняет, а пора ведь уже своим умом жить. Вам порой не кажется, что и многие наши чиновники боятся своим умом жить, брать на себя ответственность, отчего страдают. Как от этой напасти - чиновничьего бездушия - избавиться?

- Чиновничество на Руси всегда было суровым. Ему будто противопоказана сентиментальность. Сама государственная машина так устроена. Хотя, наверное, случались исключения. Был такой украинский поэт Павло Тычина, очень душевный, сердечный человек. Назначили его заместителем Председателя Совмина Украины. К нему приходили люди со своим горем и начинали плакать. И он вместе с ними плакал. Над ним все смеялись и очень скоро освободили от должности. Не надо плакать, не надо слезы в кабинете посетителям вытирать. Чиновник должен людские беды своими делами вытирать!
Я со многими советскими чиновниками сталкивался, у меня большой опыт депутатской работы. Во многом можно упрекать советских чиновников, но только не в материальной корысти! Больше всего на свете эти люди боялись расстаться с партийным билетом, боялись позора.

- В ваших воспоминаниях есть очень трогательный эпизод, когда вы впервые ощутили стыд...

- То было в раннем детстве, когда я запротестовал против штанов с большим разрезом сзади. Ощущение стыда - очень сильное чувство. Больше всего на свете я стыдился худой людской молвы. Был такой случай. Лет сорок назад в Союзе писателей в Москве состоялся банкет по случаю юбилея одного писателя. Мы хорошо посидели, выпили, и я потом сразу отправился в аэропорт. Сел в самолет, прекрасно себя чувствовал, но, видимо, запах водки был. И вот слышу за моей спиной две девушки шепчутся: Мустай Карим пьяный. Мне было стыдно. И навсегда:
Почему иные чиновники боятся брать на себя ответственность? Они боятся потерять должность, свое место. Потом им некуда будет возвращаться. Они уже потеряли свою основную профессию, свое ремесло. Хотя и здесь бывают исключения. О таком я говорил в своей пьесе "Пеший Махмут". Махмут прежде всего был прекрасным мастером - портным, любил свое дело. Не стыдился своего ремесла и даже не расстался с ним, став председателем райисполкома. У него всегда был тыл.
Профессия, ремесло дают человеку свободу. Я всегда своим детям говорил - человек должен иметь ремесло, это дает свободу. У наших чиновников зачастую нет этой свободы. Это с одной стороны. А с другой - чиновники не обучены общению с людьми. В академии госслужбы, где готовят служащих, должен быть предмет психология обращения с гражданами. Если чиновник не может сам решить поставленный просителем вопрос, он должен сделать все, чтобы уходя человек не проклинал его, а говорил: "Спасибо, что меня понял".
И все-таки всех чиновников в бездушии обвинять несправедливо. По улице проходят сотни обычных людей и среди них двое хромых и один горбун. Кого заметим сразу? Троих ущербных. Вот и о чиновниках мы зачастую судим по самым черствым, равнодушным. Но ведь не все такие.

- Вы и тут говорили о тыле - об основном ремесле. У вас он есть?

- Всегда был. Я по профессии учитель. Мой запасной аэродром - школа.

- Город - это завод. Он дает жителям тепло, воду, свет, дороги. Вам довелось знать многих директоров этого завода - отцов нашего города. Кто запомнился как особо яркая личность? Еще Сократ рассуждал о справедливости и несправедливости в государстве, о хороших и плохих правителях. А как вы это для себя определяете?

- Что по совести, то и справедливо. Что заслужил - то и получай, тоже будет справедливо. Плохой правитель или хороший - вопрос неоднозначный. Петр Первый был великим реформатором, но ведь и жестокости в нем хватало.
Правитель все-таки должен быть умным. И если даже он при этом жестокий, он сумеет анализировать свои поступки, выстраивать правильную линию поведения.
Тему правителя - предводителя народа - я для себя осмысливал при работе над трагедией "Салават". Он был умным человеком, но не бессердечным. Это позволило ему вознестись над своим народом, но не оторваться от нации.
Я на своем веку видел много крупных руководителей. В большинстве своем они были личностями незаурядными.
Во главе Уфы стояло много талантливых руководителей. Взять, к примеру, Валеева. Интересный был хозяйственник, прекрасно знал проблемы города. Понимал, Уфа - это не только заводы и городское хозяйство, есть еще и духовная жизнь. Умел слушать людей. Мне запомнилась суконная кепка Валеева с большим козырьком. Он, как Лужков, с ней почти не расставался. На вид вроде был простоват, но мыслил толково. Был книголюбом.
А взять Воронинского. Вы знаете, что он прекрасно рисует? А в делах был точен и строг.

- Еще и увлекается резьбой по дереву, хорошо разбирается в музыке. Наша редакция очень дорожит дружбой с ним. Сергей Сергеевич до сих пор нас консультирует по самым горячим городским проблемам.

- Вот видите. Ушел человек на пенсию, но город с его проблемами из души не вычеркнул. Живет городскими заботами. Это и есть неравнодушный уфимский характер.

- Несколько лет назад вы написали в городскую газету очерк-воспоминание об известном уфимском строителе, начальнике треста № 3 Леониде Балабане. С этим человеком вас связывала не только дружба, но впоследствии и родственные узы. Балабан был уникальным человеком. А среди сегодняшних архитекторов, строителей у вас есть друзья? Что в работе наших зодчих вас радует и что огорчает?

- Хороший вопрос. Строители той поры были удивительные ребята. Фанаты. Стариков, Кузнецов, Балабан, Маркелов, Асадуллин. Особая категория людей. Они были творцами в своем городе. Если бы Балабану сказать, что завтра случится землетрясение, первая его реакция - надо успеть закончить объект. Он был одержим этой мыслью - закончить начатый объект. Размашистые это все были люди, масштабные. Были созидателями, мечтателями.
Нынешним строителям приходится продавать свои творения. При том им приходится поторговаться И у меня есть опасение: не сковывает ли это свободу строителя? Буду рад, если заблуждаюсь.

- Вы не раз говорили о своей внутренней свободе. В чем она выражается?

- Прежде всего я не фанатичен в своих убеждениях касательно религии и национального сознания и самосознания, не говоря уже о материальных благах. Когда человек в чем-то крайне фанатичен, он теряет внутреннюю свободу, теряет контроль над своими помыслами и поступками. А свобода без контроля становится разрушительной стихией.
Относительно национального самочувствия у Гете есть такая мысль: нация, отстаивающая свою исключительность, стоит пока на низшей ступени развития.
К счастью, мы эту ступень уже прошли.

- Что вы думаете о переменах последних лет? Куда идет страна? Ельцин дал большие полномочия регионам, младореформаторы сулили бум в экономике, но пока богатые богатеют, бедные беднеют...

- Что я пережил за первые 5-6 лет перестройки - страшно говорить. Если человек в ладах со временем, в котором живет, это время в него вселяется обязательно. Так я начал чувствовать, что из меня вытекает время, как кровь из жил.
Пугать себя и других не буду. Когда пришел к власти Горбачев, я сказал: беда, беда пришла! Я знал этого человека. Многие находились в эйфории, в том числе и мой сын. Сейчас мне тяжело об этом говорить.
Любая революция у кого-то отнимает, а кому-то дает. Перестройка отняла у меня Великий Советский Союз, отняла другие континенты, отняла друзей, которые там жили. Сузилась среда общения, сузился вообще мир для меня. Я не знаю, что нового в мировой литературе.
Куда идет страна, спрашиваете? Точно не скажу. Если правители умные, они поведут народ по доброму пути.
А так особых прогнозов дать не могу. Это во-первых. Во-вторых, я слаб в общественных науках, без всякой иронии. Гегеля, как и всех великих философов до Маркса, мы изучали в изложении, не в подлинниках. Одно могу сказать: к примеру, Великую Французскую революцию придумали не Марат, не Робеспьер. Ее совершил 1 миллион нищих, которых имела тогда Франция. Это очень простая истина. Нищета готовит почву для революции. Я этого боюсь. Мы к этому близки. Богатые входят в раж в наживах, умножая при этом нищих. Подумали бы об этом.
Безумие власти не менее опасно. Когда осложнилась ситуация в Чечне, Дудаев заявил, что он будет воевать за свободу Чечни до последнего мальчика. А зачем, хотелось мне у него спросить, Чечне такая свобода, когда в ней не останется последнего мальчика? Кому тогда будет нужна эта свобода? Дудаев и его сподвижники вошли в раж. И мы видим, что из этого получилось.
О сегодняшней ситуации в России должен думать не один Президент, не только власть имущие, но и имущество имущие.

- Поэт-эхо - сказал Пушкин. Хотя самого Пушкина называли и поэтом-глашатаем. Где и кто сегодня наши глашатаи, где Прометеи, несущие в общество добро, свет просвещения?

- Глашатаи всегда звали к разрушению, звали к революции. Все революции в России готовило дворянство. Теперь сознание изменилось, идеи переместились в массы.
У Пушкина есть такие стихи: "...и на обломках самовластья напишут наши имена:" Но мне близок другой Пушкин, написавший: "И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал:" Это мой Пушкин. Пушкин - радужный поэт.
Я тоже поэт. Но я не глашатай. У меня другая миссия. Писатель должен беречь душевное равновесие в обществе. Я иногда и от близких людей слышу упреки: мол, не критикуешь власть. Да, и делаю это сознательно. Я лоялен к власти, ибо я ее сам избирал. Но я веду с ней диалог, нередко ко мне прислушиваются. Сегодня я член Президентского совета. И раньше был вхож в кабинеты руководителей республики. Вагапов, Игнатьев, Нуриев, Шакиров. Все они работали на моих глазах. Нуриев мой друг, я с ним больше всех спорил. С Шакировым случались стычки, я говорил ему, что он порою бывает жестким с людьми. Были у меня то ли претензии, то ли пожелания и к Рахимову. Их высказывал я на этом совете. Но никогда никого из руководителей я не поучал публично. Публично можно поучать публику. Это моя позиция.
Кстати, чтобы учить другого, надо самому быть в ладу с самим собой.

- У вас есть притча о трех сыновьях - кому пахарем быть, кому воином, а кому свирель держать, то есть стать певцом. Как вы считаете, в самом деле, у каждого на лбу еще при рождении написано, кем ему быть, через какие испытания пройти, чего добиться?

- Это метафора. Главное свойство человека - достичь того, что можешь. Человек должен ставить цели, которые ему под силу. Если  ставить перед собой фантастические задачи и не выполнять их, будешь чувствовать себя ущербным, даже несчастным. В той притче старик дает завет сыновьям, чтобы каждый из них занимался своим делом, остался верным своему призванию. В том и есть крепость житейской позиции.

- Было время, когда интеллигенция в России выступала совестью нации. Какова ее роль сегодня? Здесь припоминается образ вашего Гермеса, у которого одна щека белая - для царя Зевса, другая черная - для остальных. Не кажется ли вам, что сегодня многие  "культурные люди" страдают от таких пигментных пятен?

- Чтобы быть совестью народа, надо самому иметь совесть. Интеллигенция сегодня бедствует. А быть бедным  вообще-то позорно. У интеллигента не должно быть два лица. Но это глубокий вопрос, требующий более обстоятельной беседы. Я над ним сейчас много размышляю. И пишу:

- Сегодня в массовой культуре часто внешний эффект, антураж выходят на первый план, правят бал поверхностные, умеющие пустить пыль в глазах люди. Что со всем этим поделать?

- О современной российской литературе мне судить трудно, она мне малодоступна. Сужу  главным образом по телевидению. Смотрю канал "Культура". На днях порадовался: стихи Пушкина на прекрасном русском языке читал американский юрист. Он перевел сочинения Пушкина и издал их. Другой американец замечательно исполнял на русском языке популярные песни, в том числе и сочинения Булата Окуджавы. Хорошо исполнял. Боже мой, говорю я, до чего мы дожили: Пушкина нам читает американец! Свои забывают о нем.
При этом по тому же телевидению иронически говорят о Максиме Горьком. "Пролетарский", мол, писатель, не более того: Боже мой! Опять восклицаю я, Горького еще до революции в 19 веке признали одним из великих писателей мира, его считали классиком! В то же время говорят, что, оказывается, мы живем в эпоху живого классика Жванецкого. Что после этого нам делать? Это же бред. А с каким пренебрежением говорит передача "Культурная революция" об отечественных достижениях, о культурном наследии! По этому поводу я не ворчу, не ропщу, а болею. Сильно болею.
Радует, что у нас в республике основные духовные ценности не утрачены. Работают театры в нормальной нравственно-эстетической ориентации, появляются новые талантливые книги, традиционно сильна художественная школа. В то же время много подделок в искусстве. Если девушка два раза вышла на эстраду - уже "звезда". Прямо-таки падают, сыплются звезды, как осиновые листья в осеннем лесу:

- Последнее десятилетие стало ренессансом для башкирского языка, национальной культуры, но вместе с тем наука утверждает, что глобализация экономики, ассимиляция языков, культур неизбежны...

- Малые народы более стойкие, у них сильнее иммунитет, чем у великих. Если мы прошли тысячи лет по этой земле рядом с русским и другими народами, не утратив языка и самобытной культуры, значит, иммунитет сохранен, действует. Я не безнадежно смотрю на будущее национальной культуры. Если на то пошло, меня утешает мысль, я в это верю, что в будущем в общей культуре будет большая, очень большая капля нашей культуры.

- Как-то вы очень тонко написали о человеческой скупости через рассказ отца. Придя в гости к свату, он заметил, как мелко накололи сахар к чаю. Скуповата, значит, и невестка будет, с сожалением отметил для себя отец. Вы выросли в удивительной семье. Душевная щедрость вашей старшей матери поражает. Потому вы, наверное, и стали Мустаем Каримом...

- Я в детстве не был унижен, мое достоинство не было унижено. Меня не оскорбляли. Моя старшая мать создала атмосферу тепла и добра. Свое положение старшей жены она приняла как судьбу, как закон, это ее не угнетало, она излучала свет, который всех нас согревал и объединял.
У нас в доме даже бог был добрый. Если в других семьях говорили - бог накажет, бог покарает, у нас говорили - бог поможет, бог простит. Хотя, как я сейчас понимаю, в большой семье наверняка были свои проблемы. Но у меня, видимо, "провал памяти" на плохое. И в этой нашей большой семье тоже был "провал памяти" на плохое. Поэтому они редко осуждали других и не выясняли отношения при детях.

- Вы не раз отмечали в своих интервью, что дочь Альфия - ваш большой друг. А сын Ильгиз, живущий в Москве? Случается ли у вас мужской разговор с сыном?

- Он человек основательный, верен себе. Понимает суть моей работы. Иначе он не переводил бы всю мою прозу на русский язык. Но, бывает, и спорим мы с ним. Он, в отличие от меня, человек бескомпромиссный. Ильгиз уехал из дома, когда ему было 18 лет. Возможно, поэтому мы не всегда друг друга понимаем касательно политики, во всяком случае о ней мы стараемся не говорить. У него хорошая жена, дети, внучка, я их всех люблю. Но Альфия мне действительно друг. Живем вместе душа в душу. Ее муж Олег - сын моего покойного друга строителя Балабана, о ком я говорил раньше. С ним легко и надежно жить рядом.

- Одни говорят, что ваш любимец - Тимербулат, сын Альфии, другие уверяют, что дочери Ильгиза Айгуль посвящена ваша  известная пьеса...

- Пьесу "Страна Айгуль" я написал еще до рождения внучки. Ильгиз и Назифа своей дочери дали имя героини пьесы "Страна Айгуль". А Тимербулат рос при мне. Альфия сумела воспитать в нем культ кортатая. С двух-трех лет он понимал, что нельзя мне мешать, когда работаю. Став постарше, внук всюду ездил со мной - по республике, по стране, даже в Чехословакии со мной был. Потом он учился в Америке, успешно закончил там университет, магистратуру, получил хорошую работу, но вернулся в Россию. На мой вопрос, что там тебе не по нраву, ответил: " Я привык, кортатай, смотреть на мир твоими глазами".

- Соседи, знакомые, друзья и близкие отмечают доброту и теплоту, исходящую от ваших рук, вашего взгляда, вашего обычного приветливого кивка головой. Скажите, доброте можно научить?

- Доброте научить нельзя. Воспитывать словом тоже почти невозможно. Надо воспитывать своими поступками. Себя и других.

БЛИЦ-опрос

- Есть ли такой человек, которого вы можете назвать своим любимым, самым способным учеником?
- На этот вопрос отвечать было бы не скромно. Это ученик, если таковой имеется, должен говорить, кто его учитель.
- Вы продолжаете творить. В какие часы и где лучше всего вам работается?
- Почти всю жизнь работал с утра.
- Какому перу и какой бумаге вы доверяете свои сокровенные мысли?
- Шариковой ручке, белой чистой бумаге. В жизни ни одного слова не писал на машинке. Я думаю вместе с моей правой рукой.
- Вы наверняка водили своих детей в парк покататься на качелях - каруселях. Какое из уфимских мест отдыха было и остается вашим самым любимым?
- Парк Якутова.
- Ваша любимая еда?
- Моя старшая мать говорила: "Наш Мустафа в еде неразборчив: любит все вкусное". Она меня хорошо знала.
- Кто из российских политиков, если не импонирует, то хотя бы подает вам какую-то надежду?
- Сегодня Владимир Владимирович Путин. Я дважды голосовал за него. Похвалюсь, я не из тех, кто вчера отдал голос, сегодня бросает камень.
- Часто ли вы даете советы?
- С годами во мне укоренилась мысль: советы давать только тем, кто их просит.
- Что для вас бог?
- Совесть.

Журнал "Уфа" // Галина ИШМУХАМЕТОВА