Молодые годы Мухамеда

"В юности у человека зарождаются возвышенные мысли, которые должны впоследствии сделать его знаменитым".
К. Гельвеций

Мухамед Арсланов - основоположник башкирского театрально-декорационного искусства. Родился 2 февраля 1910 года в деревне Мамяково нынешнего Кушнаренковского района. Основная часть жизни прошла в Уфе. Долгие годы Мухамед Нуриахметович работал главным художником Башкирского государственного театра оперы и балета. Оформил больше 200 спектаклей.
Искусство Арсланова завоевало зрительскую симпатию и получило официальное признание. Он не был обделен званиями и наградами. Народный художник России и БАССР, заслуженный деятель искусств РСФСР и БАССР, лауреат премии им. Салавата Юлаева, Мухамед Нуриахметович прожил долгую, интересную жизнь и успел написать мемуары. Их принесла мне молодая, красивая женщина - внучка мастера, талантливый художник (между прочим, тоже театральный, как ее дед и отец) Диана Арсланова. Предлагаю вашему вниманию отрывки из этих воспоминаний. Публикуется впервые.

ИМЯ ПРОРОКА

У родителей я был последним ребенком. Первые пять сыновей умерли в раннем детстве. Потом друг за другом появились три дочери - Шакира, Рахиля, Рахима. А когда родился еще один мальчик, аксакалы сказали: "В этой семье мужскому роду нет продолжения. И этот недолго проживет". Родители радовались наследнику и боялись потерять его. Тогда старики посоветовали наречь мальчика именем Святого пророка Мухаммеда, чтобы дать тем самым ребенку долгую жизнь.
На именины собрали большой табын, пригласили муллу. Тот спросил: "Где же новорожденный батыр?" Мать из женской половины передала сына на подушке отцу. Осторожно положили младенца на середину стола. Мулла прочитал молитву и спросил: "Как назовем?" Отец ответил, что решили назвать мальчика Мухамедом. Мулла взял в руки Коран и сказал, что имена святых пророков простым не дают. Услышав эти  слова, мать шепнула отцу, чтобы он пообещал мулле барана. Отец так и сделал. Мулла заметил у младенца на шее родинку и предложил дать ему желаемое имя, но с приставкой "Минли", что значит "с родинкой". На том и порешили. В книге записали имя Минли-Мухамед, а называть меня стали просто Мухамедом.
Слава Аллаху, на судьбу свою не жалуюсь. Может, действительно, имя Святого пророка дало мне долгую и счастливую жизнь, которая длится уже 90 лет.

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С УФОЙ

Осенью 1915 года отец объявил о своем решении взять меня с собой в город на ярмарку. Я очень обрадовался.
Мама нарядила меня в новые домотканые штаны, резиновые галоши.
Выехали из дому затемно. Вскоре начало светать. Из-за горизонта медленно поднималось солнце, позолотило верхушки деревьев. И осенняя природа заиграла всеми красками. Ехали мы по дороге, которая была построена по указу Екатерины II. По краям тянулись телеграфные столбы, на проводах сидело множество птиц. Первый раз в жизни я оказался так далеко от родного дома, поэтому постарался запомнить все, что увидел и услышал.
"Случается здесь разное, - рассказывал отец. - Однажды в зимнюю ночь на нас напала целая стая волков. Ох, и испугались мы! А они приближаются, зубами клацают. Спаслись мы тем, что не растерялись: сумели быстро развести костер".
Впереди показалось большое село Подымалово, за которым дорога шла через дремучий лес. "А здесь частенько нападают разбойники, бандиты, отнимают все добро и даже убивают", - продолжал отец.
Слава Аллаху, мы проехали лес благополучно. Передо мной открывалась удивительная панорама. Впереди возвышалась гора, а на ней - город. Чем ближе подъезжали мы к Затону, тем больше становилось подвод. В Затоне путники останавливались у некоторых домов, пили чай, кормили и подковывали лошадей. В лавках торговали дегтем и разными товарами. Ошеломляющее впечатление произвел на меня крикливый хор разноязыких голосов. Народ валил пешком, на телегах. Везли на продажу зерно, муку, мясо, масло, яйца и многое другое. Некоторые за своими телегами вели и живой товар: коров, овец, лошадей, коз. Громко здоровались со встречными, спрашивали о ценах на городском базаре.
На пароме переправились через реку Белую и оказались в Нижегородке. Здесь, как в деревне, пасется на улицах всякая живность. Дома расположены беспорядочно. Берега многочисленных озер утопают в зелени. У подножья горы проходит железная дорога. К шуму телег, крику людей прибавляются еще и гудки паровозов, стук вагонных колес. По булыжной мостовой поднимаемся на гору. Вот и Уфа!
Район нынешней улицы Красина. Здесь одно- и двухэтажные дома. На холме величаво возвышается Александровский собор. Чуть далее видны минареты мечети "Хакимия". А вот и большая площадь - городской рынок, Верхние торговые ряды, скотный и сенной базар.
Подъезжают извозчики на пролетках. Одетые по-городскому люди не спеша прогуливаются мимо лавок с товарами, перекинутыми через перекладины, разложенными на прилавках. Здесь я первый раз в жизни увидел некоторые фрукты, овощи, много разной одежды.
Отец поставил телегу в ряд с другими, привязал лошадь к коновязи. Увидев в лавке напротив красные яблоки, прошу купить одно. Отец купил. Я держал в руках помидор (а это был именно он!) и восхищенно смотрел по сторонам. Справа от нас находилось высокое здание из красного кирпича. Мне этот дом показался самым большим на свете. И я подумал тогда: подняться бы на крышу, посмотреть вокруг, может, увижу свою деревню. Это был Аксаковский народный дом.
Вечером мы с отцом оказались в Доме крестьянина на улице Александровской (ныне К. Маркса). Здесь вечерами прогуливались горожане в своих лучших нарядах. Мне тогда показалось странным, что красиво одетые богатые дамы в туфлях на высоких каблуках гуляли с собаками. Мы с отцом долго стояли у больших ворот под аркой и с любопытством смотрели на прохожих. Эта часть улицы и сейчас мало изменилась. Когда стемнело, зашли в чайхану при Доме крестьянина. Мужчина в белом фартуке принес большой фарфоровый чайник и поставил на стол. Отец вытащил из котомки купленные на базаре баранки, и мы принялись пить чай. Этот же человек в фартуке подошел к стене и нажал на что-то. Тут же на потолке засияли стеклянные шары, и стало светло, будто солнце включили. Я был так удивлен, что даже не спросил, что это за чудо.
На следующий день поехали домой. Когда прибыли, мама и сестры принялись расспрашивать меня об увиденном. Я начал свой рассказ с чудесного света. Отец пояснил, что это илэктр (электричество).
Теперь, когда прохожу по улице
К. Маркса мимо ворот с аркой, вспоминаю отца в бешмете, в малахае, а рядом себя - пятилетнего мальчика в тюбетейке и красных штанишках с пестрым орнаментом. Как давно это было!

"КУЛЬТУРУ ОТСТАЛЫМ НАРОДАМ!"

В 1926 году директор школы № 44 Закир-агай Шакиров вызвал меня в свой кабинет. Мы его очень боялись, он всегда был строг. И я подумал про себя: "За что меня вызывают? Что я натворил?" Увидев меня, Закир-агай улыбнулся и спросил: "Хочешь стать настоящим художником?" и познакомил с представителями Башнаркомпроса. Они отбирали по школам и интернатам одаренных юношей и девушек для учебы в открывшемся техникуме искусств.
На следующий день я прибежал с заявлением по указанному адресу (угол улиц Ленина и Октябрьской революции), в здание, временно переданное под техникум искусств. Здесь было очень много молодых людей разных национальностей. Всех их привела сюда мечта стать артистами, художниками, музыкантами.
Многие из них стали моими друзьями: артисты З. Бикбулатова, А. Мубаряков, Б. Имашев, В. Галимов, Р. Сыртланов, Х. Тукаев, Т. Бикташева, А. Садыкова; будущие музыканты: К. Рахимов, Р. Муртазин; художники: В. Андреев, А. Гарипов, К. Герасимов, А. Храмов.
После вступительных экзаменов на художественное отделение были приняты 14 студентов русской национальности и 4 башкира. В числе счастливчиков был и я.
В день открытия техникума состоялось торжественное собрание, на котором мы познакомились со своими педагогами: Салтыковым, Поповым, Садовским, Муртазиным, Магадеевым, художниками Крюковым, Самариным, Блюменталем и другими. Звучали призывы и лозунги: "Долой вековую тьму! Культуру отсталым народам!"
Техникум с утра гудел, как пчелиный рой. Музыканты репетировали на разных музыкальных инструментах: скрипке, виолончели, флейте, трубе. Будущие артисты учили роли, отрабатывали технику чтения, а художники спешили к своим мольбертам. После занятий в большом зале устраивали концерты. Особенно запомнилось выступление трио: Д. Мингажев (гармонь), Х. Ахметов (курай), Х. Ибрагимов (скрипка). Музыковед Кугушева организовывала сольные концерты скрипача Попова, виолончелиста Садовского. А сам я с удовольствием пел в хоре под руководством Х. Ибрагимова. Нас приглашали с выступлениями в другие учебные заведения города.
Частенько устраивали "Литературные чтения". Однажды мы собрались для чтения вслух книги Г. Ибрагимова "Наши дни". Произведение читали так, будто играли спектакль, вжившись в образы. Вали Галимов, Арслан Мубаряков, Булат Имашев, Файзи Гаскаров, Р. Сыртланов и многие другие слушали чтение Абдуллы Шамукова с вечера до утра, забыв обо всем на свете. А утром все пошли в художественный музей полюбоваться на Венеру Милосскую, о которой мы узнали из книги.
Файзи Гаскаров среди нас был самым молодым. Он постоянно всех разыгрывал, делал различные фокусы, гипнотизировал ребят, но ему все прощали. Однажды в зале собрались все ребята. Стоит гомерический хохот. Спрашиваю: "В чем дело?" Отвечают: "Гаскаров колдует". Файзи Гаскаров посадил на стул одного студента, дал в руки ведро и загипнотизировал его. Показывал ему, что нужно делать, и студент вытирал дно ведра руками, а потом лицо. Вскоре он стал, как негр, черный. Гаскаров любил шокировать зрителей, делал различные акробатические номера на перекладине над балконом. Мы боялись, что он разобьется.

"СЛУЧАЙНАЯ" ВСТРЕЧА

1929 год. Студентов выпускного курса Башкирского техникума искусств решено было отправить на экскурсию в Москву. Студенты театрального и музыкального отделений просто умирали от зависти. Выдали нам стипендию, и мы помчались на рынок закупать продукты на 20 дней. Руководителем нашей группы назначили Тимофея Васильевича Крюкова. Как художник он был малоизвестен, а как человек - очень скромный, отзывчивый, исполнительный, всегда готовый прийти на помощь.
Москва нас встретила многоголосым гулом Казанского вокзала, множеством ломовиков и извозчиков. На трамвае добрались до Крымского моста. Устроили нас в общежитие Института имени Бухарина на Волхонке, в самом центре Москвы. Маленький, старенький деревянный домик, большой двор напомнили мне картину Поленова "Московский дворик". Даже телега с бочкой стояла, как на картине.
Волхонка жила своей обычной жизнью. Лоточники предлагали свой товар: "Сырники! Пряники! Сытные пирожки!" По утрам будил нас голос старьевщика или угольщика, предлагавшего свои услуги. По берегам реки у Крымского моста на зеленой травке паслись гуси, совсем как в нашей деревне.
Неизгладимое впечатление произвела на нас, провинциалов, экскурсия в Третьяковскую галерею, где мы восхищались картинами Сурикова, Васнецова, Репина, Серова, Врубеля, Левитана. Побывали и в Музее западного искусства (ныне Музей имени Л.Н. Толстого). Искусство импрессионистов было нам чуждо, ведь учили нас в духе художников-передвижников.
В наши планы входила также и встреча с известным художником уфимцем Михаилом Васильевичем Нестеровым. Тимофей Васильевич несколько раз ходил договариваться о встрече в его мастерской. Но ему это все почему-то не удавалось. Тогда мы решили организовать "случайную" встречу на Волхонке, когда Нестеров будет идти в свою мастерскую.
Мы долго стояли в ожидании и наконец увидели его. Он шел, улыбаясь в усы. Высокого роста, стройный, бородка клинышком, одет в серое летнее пальто и шляпу. В руках зонт в форме тросточки. Одним словом, интеллигент. Да, это был наш знаменитый земляк М.В. Нестеров. Михаил Васильевич поздоровался с нами за руку, познакомился с каждым из нас. Долго расспрашивал об Уфе, о художниках, о последних выставках. Вспоминал о жизни в Уфе, с восторгом говорил о божественной красоте природы, об окрестностях Уфы, где любил часто бывать. Прощаясь, Михаил Васильевич пожелал нам стать художниками, достойными своей прекрасной родины.

ЛЕНИНГРАД

В Аксаковском народном доме изредка устраивали выставки работ уфимских художников А. Тюлькина, А. Лежнева, Блюменталя, Олейникова, К. Девлеткильдеева, М. Елгаштиной, Самарина. Они были членами АХРР (Ассоциация художников революционной России). Мы, студенты, также принимали участие в таких выставках. Нас называли АМОХРРсами (Ассоциация молодых художников революционной России). Выставки проходили с бурными обсуждениями, обменом мнениями. На закрытии организовывали концерты силами педагогов и студентов техникума.
Родители были категорически против моей дальнейшей учебы. По мусульманским законам рисовать людей считалось большим грехом. Но зять Абдулла Башмаков и сестра Рахиля были на моей стороне. Они уговорили родителей благословить сына на учебу в Ленинграде, где я встретил много талантливых людей, учился у профессоров с мировым именем. Хотя было много "перегибов" (1933-1934 годы "пролеткульта"), но сам революционный дух нес не только разрушение, но и устремленность к будущему, светлому, высокому искусству.
Классиков, кроме французских импрессионистов, не признавали. Созданное до нас гениальное искусство считалось буржуазным. Таким образом, не признавались ни Блок, ни Есенин. У моего друга Алеши Зарубина обнаружили под подушкой томик стихов Сергея Есенина, за что исключили его из комсомола. Запрещали самостоятельно ходить в Эрмитаж и Русский музей. В академии устраивали студенческие субботники по уничтожению фонда Академического музея. Студенты таскали на круглый двор скульптуры, разбивали их, бросали на металлолом прекрасные бронзовые барельефы. Картины великих художников резали и отдавали под грунт студентам.
Как-то в Академию художеств приехали из Москвы нарком просвещения СССР Бубнов, академик И. Бродский, писатель М. Горький. Они ходили по мастерским, молча внимательно смотрели наши работы. Уходя, М. Горький задал нам вопрос: "За кого вы: за Репина или за Сезанна?" Мы все молчали, и вдруг Айвазян ответил за всех: "Мы за Сезанна". В результате сняли ректора академии Маслова. На его место был назначен И. Бродский.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

В 1932 году моих родителей раскулачили, а меня, как скрывшего свое социальное происхождение, исключили из Академии художеств. Вернувшись на родину, я попал в объятия своих друзей.
В Уфе я оформил первый спектакль "Шахнамэ" Фирдоуси с главным режиссером М. Магадеевым.
В 1935 году Управление по делам искусств БАССР назначило меня главным художником Башкирского академического театра драмы и педагогом по живописи и рисунку в техникум искусств.
Художественный руководитель театра и режиссер Макарим-агай Магадеев особенно приветствовал мое возвращение. Он утверждал принципы социалистического реализма на башкирской сцене. Его интонации, характерная речь еще долгие годы жили на сцене театра.
С ним было легко работать, плодотворным было наше творческое сотрудничество. Последним совместным спектаклем была постановка "Бориса Годунова" по А.С. Пушкину в 1937 году, приуроченная к 100-летию со дня смерти великого поэта. Это был очень смелый и сложный замысел, так как у старого театра были скромные технические возможности, а спектакль обещал быть дорогостоящим. Перед нами встал вопрос: где достать нужные материалы - парчу, меха, дорогие ткани, предметы быта. Нужно было одеть многочисленных бояр и массовку, соответствующей должна была быть и декорация.
На фоне имитирующего фреску живописного задника с изображением летящих ангелов в основной портал была встроена низкая средневековая арка, которую с двух сторон обрамляли порталы и лестницы переходов с резной балюстрадой. Арслан Мубаряков в роли Бориса Годунова говорил свой монолог, спускаясь с семиметровой высоты верхнего шатра. Занавес в проеме арки одну за другой открывал зрителю расположенные на вертящемся круге декорации картин: то тяжелые своды Кремлевского теремного двора, то сад Мнишека. Сцена освещалась то красным, кровавым светом, то тонула в сумраке. Но, главное, впервые на сцене театра была применена живопись, цвет как средство эмоционального воздействия декораций на зрителя.
Спектакль "Борис Годунов" был этапным и имел большой успех. Магадеев, окрыленный удачей, мечтал о создании еще более сложных спектаклей.

РАССТРЕЛЯННЫЕ ТАЛАНТЫ

Макарим Магадеев, актер, режиссер и театровед, который с 1926 года по приглашению В.Г. Муртазина-Иманского работал преподавателем и заведующим учебной частью театрального отделения Башкирского техникума искусств, с 1933 года стал художественным руководителем Башкирского академического театра драмы. Он был репрессирован в 1937 году, и весь национальный репертуар в его постановке был уничтожен. Еще в 1934 году по одноименной драме историка Ш. Усманова он поставил спектакль "Запоздавший приказ, или Валидовщина". Объективное изображение исторических событий вызвало отрицательную реакцию обкома партии, и спектакль был снят со сцены. После спектакля, ночью, из тюрьмы привозили Макарима и устраивали судилище. Поднимали членов коллектива, просили высказаться, рассказать честно о его недостатках. Макарим Адгамович был руководителем театра в то голодное время. Кому ситца не дал, кому еще в чем-то отказал. Люди говорили и о бытовых мелочах. Кто мог подумать, что за это человека могут расстрелять? Получалось, что "разоблачали" друзей, не понимая, что делали из них "врагов народа".
Я тогда чудом избежал репрессии. Жил в гостинице "Европа", однажды заболел, лежал дома. Макарим Адгамович с супругой Зайтуной Бикбулатовой навестили меня. Органы НКВД выследили. На собрании в своем выступлении кто-то сказал, что Арсланов и Магадеев - друзья, вместе ставили спектакли, но больше никто из присутствовавших разговора не поддержал, иначе и мне пришлось бы разделить участь друга. Это я понял через год, когда расстреляли Магадеева.
Многих талантливых людей потеряли мы в те годы. Были репрессированы и расстреляны драматурги Даут Юлтый, Авзал Тагиров, народный певец Газиз Альмухаметов, Валиулла Муртазин-Иманский и другие. Почти весь национальный репертуар был снят со сцены и уничтожен, кроме "Хакмара" и "Зимогоров" С. Мифтахова.
Когда прошла волна репрессий, нужно было восстановить национальный репертуар. Инициаторами выступили А. Мубаряков, В. Галимов, Б. Имашев, Г. Мингажев.
С Арсланом Мубаряковым и его супругой Рагидой Янбулатовой мы жили в одной квартире по ул. Ленина, 2, кв. 17. К моим родителям, которые после раскулачивания жили со мной, они относились, как к своим отцу и матери - с почтением и нежностью. Почти каждый вечер у нас собирались друзья - молодые писатели, драматурги: Баязит Бикбай, Кадыр Даян, поэт Салям Галимов, режиссеры и актеры Вали Галимов, Булат Имашев, Гималетдин Мингажев. Дни и ночи работали над созданием башкирского репертуара для театра. Так появились на свет "Салават" и "Карлугас" Баязита Бикбая, "Тансулпан" Кадыра Даяна, "Бисякай" А. Мубарякова. Новые пьесы читали, вживаясь в образы. Рагида Янбулатова озвучивала женские роли.

ВОЙНА

В 1942 году я оформил пьесу Б. Бикбая "Салават". Стихи поэта подсказали необходимость возвышенного, поэтического выражения темы в декорации. Я стремился создать монументальный, героический образ, созвучный военному времени. Над этим спектаклем я работал вместе с режиссером Н. Петровым и художественным руководителем Академического театра драмы К. Хохловым.
Напряженной оставалась работа в театре в годы войны. В Башкирском театре оперы и балета шли спектакли и башкирской труппы, и Киевского государственного академического театра оперы и балета имени Т.Г. Шевченко. Будучи главным художником оперного и драматического театров, я сблизился со многими актерами и режиссерами Украины. Мною была оформлена опера А. Спадавеккиа и Х. Заимова "Акбузат", пьеса
Н. Исанбета "Ходжа Насретдин". Участвовал в выставке художников Башкортостана "За Родину" как живописец-станковист и как скульптор, вылепивший барельеф с изображением Салавата Юлаева с конницей повстанцев.
В 1943 году правительство Башкирии поручило мне создание больших живописных панно для оформления двух архитектурных зеркал над парадной лестницей в фойе оперного театра. Дали мне большую мастерскую (ныне там располагается музей театра). В свободное время сюда захаживали А. Мубаряков, который позировал мне в образе Салавата Юлаева, Булат Имашев, Халяф Сафиуллин, Файзи Гаскаров, Х. Бухарский. Желанными гостями в мастерской были А.Э. Тюлькин и А.П. Лежнев. Они вдохновляли меня, давали полезные советы, положительно отзывались о моей работе и уходили в приподнятом настроении. Приходил и скульптор Сосланбек Дафаевич Тавасиев, который задумал создать памятник Салавату. Мы с ним были знакомы еще по академии художеств. После работы уходили вместе на Цыганскую поляну, откуда, восхищаясь, смотрели на окрестности Уфы, выбирая место для будущего памятника. Вели бесконечные разговоры об искусстве, о Крестьянской войне под предводительством Пугачева.
Приемная комиссия из эвакуированных из Москвы художников приняла мою работу на "хорошо". Сюжет панно был построен на контрастном сопоставлении двух событий из истории башкирского народа, тесно связанных с историей русского народа, - Пугачевского восстания и Великой Отечественной войны.
На левом панно, словно лавина с гор, мчится отряд всадников, впереди - Салават с поднятой над головой саблей. На правом изображена Башкирская кавалерийская дивизия в бою. Это панно провисело в театре более 35 лет.
С 1944 года я работал главным художником Башкирского театра оперы и балета. После войны театр набирает силу, обращается к классическим произведениям, обновляется репертуар театра. Были поставлены балеты "Лебединое озеро" П. Чайковского, "Ромео и Джульетта" С. Прокофьева, "Красный мак"
Р. Глиэра, опера "Демон" А. Рубинштейна.

"ОНА ПОКОРИЛА МЕНЯ..."

В 1966 году мой сын Рифкат Арсланов заканчивал учебу на художественном отделении Уфимского училища искусств и активно помогал мне в оформлении спектаклей, делал эскизы костюмов, а через год после окончания училища самостоятельно оформил комическую оперу Ф. Обера "Фра-Дьяволо". Радуясь успехам сына, сам я тоже продолжал плодотворно трудиться. Написал эскизы к балету Наримана Сабитова "Люблю тебя, жизнь", за который мы с композитором были удостоены диплома I степени на Всесоюзном конкурсе-смотре театров.
В 1971 году в Москве в Центральном доме искусств была открыта моя персональная выставка. Все это накладывало на меня определенную ответственность и вдохновляло на новые творческие поиски. Написал декорации к операм "Борис Годунов" М.П. Мусоргского, "Риголетто" Дж. Верди. В работе над этими спектаклями искал совершенно новые решения, ведь оформлял я их вторично и не хотел повторяться, стремился к тому, чтобы мои декорации помогали зрителям понять основную идею произведения, услышать и музыку красок. За декорации к операм "Биржан и Сара" казахского композитора М. Тулебаева в постановке Р. Валиуллина и за "Волны Агидели" Загира Исмагилова был удостоен республиканской премии имени Салавата Юлаева.
Я всегда очень высоко ценил талант композитора Загира Исмагилова. Наша юношеская дружба давно переросла в крепкое творческое содружество. Работать с ним было легко, мы с полуслова понимали друг друга, вдохновляли друг друга. На тему "Салават Юлаев" я оформил шесть спектаклей, три из них на разные вариации "Салавата Юлаева" Загира Исмагилова. Он постоянно находился в творческом поиске, что-то изменял, добавлял, переделывал. Его музыка звучит в моих картинах.
Мой сын окончил Московский художественный институт имени В.И. Сурикова по классу известных педагогов театрально-декорационного искусства
М. Пожарской и М. Курилко. Два года стажировался в Большом театре, работал с такими мастерами, как В. Левенталь и Н. Золотарев. В 1983 году он стал главным художником Русского драматического театра. Мы с супругой Магафурой Салигаскаровой трепетно следили за его успехами.
Многие мне задают вопрос: "Как вам, двум талантам, художнику и оперной певице, жилось? Трудно ли, легко ли?" Мы вместе уже 56 лет. И трудности были, и радости. Познакомились мы в тяжелые военные годы. Интересная, способная молодая актриса покорила меня и своей внешностью (что как художник я не мог не оценить), и сильным голосом. Вскоре она стала одной из ведущих солисток оперы. Я делал эскизы, она исполняла заглавные партии. Тогда, в самом начале, наверное, и была заложена основа нашей долгой совместной творческой и семейной жизни.

Журнал "Уфа" // Рашида КРАСНОВА